Маша Трауб - Миллиграммы счастья

– Мат! – объявила спокойно Сима.

– О! Ну я же говорила, что она играет как Карякин! Слушайте, если что, мне ваш парк тоже нравится! Можете меня никуда не везти.

– Нет, Ольга Ивановна, я в этом парке каждый день гуляю, – подал голос муж, – не хочу там гулять с вами, даже в виде пепла.

– Да, это аргумент. Ой, ну вы же не сможете меня просто так над Тереком развеять! У них обязательно для этого отдельная церемония найдется! Да там для всего отдельная церемония! Как же я могла забыть?

– Ничего, разберемся, – успокоил ее муж.

– А вот мне интересно, прах как облако плывет или сразу развеивается? Сима, расставляй! Я требую реванша! – сказала бабушка.

– Мам, от тебя начнутся смерч и природные катаклизмы! – чуть ли не закричала я. – Ну хотя бы не при детях!

– А что дети? – удивилась мама. – Дети, как вы думаете, ваша бабушка будет лететь облаком или пылью?

– Тучей, – сказала Сима, – ты будешь лететь тучей. Ходи. Ты сейчас коня прозеваешь.

– Нормальные дети. Мои внуки.

Позвонила женщина из регистрационной палаты – не хватает одного заявления. Срочно нужно привезти.

– Я не могу. В командировке в другом городе. Прилечу только завтра.

– Тогда пусть ваша дочь привезет, – предложила та.

Тут я на минуту сошла с ума, представляя себе, как Сима повезет в регистрационную палату заявление.

– А кто вам нужен? – уточнила я, надеясь, что произошла ошибка.

– А вы кто? – строго спросила женщина.

Я замолчала, пытаясь вспомнить, под какой фамилией меня могут знать в регистрационной палате.

Слава богу, женщина оказалась понимающей.

– Я тоже к вечеру не помню, как меня зовут, – призналась она и сказала, что речь идет об Ольге Ивановне и ее квартире, которую она передает по дарственной своей дочери.

– Я дочь! – закричала я.

Мама должна была срочно написать заявление, что на момент выплаты пая за кооперативную квартиру, что произошло еще в прошлом веке, она не состояла в браке.

– Она не может привезти. Она за городом. Что же делать?

– Тогда пусть напишет, сфотографирует и пришлет мне фото.

– Хорошо, попробуем, – пообещала я.

Моя мама умеет обходить заблокированный «Телеграм», знает, как играть на онлайн-бирже, смотрит какие-то малоизвестные широкой публике каналы, но, как выяснилось, не умеет посылать фотографии по Вотсапу. Она не перестает меня удивлять. Я ехала в аэропорт и на оборотной стороне распечатанного билета писала от ее имени заявление: я, такая-то, на момент… не состояла… дата, подпись. Сфотографировала, отправила, позвонила, подтвердила получение. Машину трясло на разбитой дороге. Я писала как курица лапой. Фотографировала, разложив важный документ на заднем сиденье машины.

Мама позвонила, когда я уже прилетела в Москву и добиралась до дома.

– Я волнуюсь, – сказала она.

– Все в порядке. У нас с тобой почерки похожи. Я подделываю твою подпись со второго класса. Не переживай.

– Да я не про это… – ахнула мама.

– А про что? – Я думала, что мой кривой почерк из-за тряски по щебенке сочтут недействительным. И подвергнут маму графологической экспертизе.

– Ты знаешь, я просто не помню, была я в тот момент замужем или нет.

– Как это? – удивилась я.

– Ну, я не помню, мы уже расписались с Кузнецовым или еще нет?

Тут я потеряла дар речи, поскольку не помнила, чтобы у мамы был муж по фамилии Кузнецов. Допустим, Петров, Иванов, Сидоров – были, а Кузнецова не помню.

– Мам, а ты вообще всех своих мужей помнишь?

– Нет конечно! Но ведь они не будут копаться в архивах, правда?

Мало того что я подделала заявление собственной матери, так теперь она не помнит, была ли в тот момент замужем!

– Мам, ну как можно такое забыть? – возмутилась я.

– Какое «такое»? Ну, очередной муж, с кем не бывает… – ответила мама. – У меня же может вдруг обнаружиться Альцгеймер?

– А почему я ничего про этого мужа не знаю?

– Ой, не помню! Вообще ничего не помню!

Отпуск с маленькими детьми – всегда испытание для родителей. Досмотр, перелет, паспортный контроль. Я прекрасно помню, как несколько лет назад у меня замирало сердце в аэропортах. Сима начинала рыдать сразу, как только оказывалась в местах большого скопления людей. Орала на весь аэропорт. Нас, правда, сразу отправляли без очереди – мало у кого выдерживало сердце слушать надрывный плач ребенка.

Я думала, что дочь все это перерастет. Но ей исполнялось два года, потом три, четыре. И она продолжала отчаянно рыдать, стоило ей завидеть очередь. Я не могла ее успокоить. Не действовали ни новые игрушки, ни гомеопатические средства. Поскольку мы в те времена летали в отпуск всей семьей, то зрелище представляли собой странное. Я с дочкой на руках – она в слезах, в соплях. Сын-подросток, муж, бабушка. Нас с дочкой отдельно пропустить не могли – разные фамилии. Поэтому пограничник требовал отца. Отца вылавливали из очереди и предъявляли. Потом шел несовершеннолетний сын – тоже требовались родители. И, наконец, когда мы уже толпой стояли перед пограничником, дочь набирала побольше воздуха в легкие и оглушала зал новым криком – она требовала бабушку. Толпа, которая соглашалась пропустить мать с ребенком, вынуждена была смириться с проходом пяти человек.