Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

– Что ты ей ответил? – отвлёк я глаза, полные похмелья, от экрана и поставил пустую чашку на стол.

– Стараться не надо, надо быть. Теперь видишь, как мы плохо знаем женщин.

– Честно говоря, никогда не пытался их понимать. Просто гнал своё, мужское. Зачем усложнять, чем больше во мне будет мужского, тем сильнее проявится их женское.

– А как же отношения? – глотнул чая Томас.

– Отношения наши ни больше ни меньше, лишь обстоятельства.

– Стечение обстоятельств – полноводная река, через которую мы строим мосты, соединяя берега своих чувств, несмотря на то, что некоторые так и останутся временными переправами, – снова я увидел на коленях Томаса музу. Она ему была верна, а остальным, в частности мне, только улыбалась.

– Я вот сколько лет прожил с женщиной, до сих пор не научился понимать, – развернул я конфету, посмотрел и стал внимательно изучать её профиль.

– Что ты смотришь на неё, как на жену?

– Откуда ты знаешь, как я смотрю на жену?

– Дай мне увидеть, как ты смотришь на секретаршу, и я скажу, как ты смотришь на жену.

– Ладно, гений, – усмехнулся я, завернул конфету обратно и положил в вазочку. – Ответь мне на один простой вопрос. Что делать, чтобы женщина не капризничала?

– Окуни её в ванну с шампанским.

Не всё было так уж идеально между нами. Нестыковки случались. Как у тех пилотируемых кораблей, что пахали космические поля. Я стал замечать, что стоило только Алисе проявить свою нелюбовь, как тут же она отражалась на других людях, моею нелюбовью, если не сказать больше – моим равнодушием к ним. Я смотрел на них, как на фотографии, как на далёкие страны, на дорогие монеты, на заслуженные медали, они входили в мою жизнь, выходили, я чувствовал себя то коридором, то квартирой без удобств, то этим самым удобством, здороваться они любили меньше, чем прощаться, их становилось всё больше: друзей, родственников прохожих, все что-то хотели от меня, может быть, даже меня, они искали какой-то любви. Любви к ненависти, ко лжи, к равнодушию, любви к любви, иногда они разговаривали, но каждый на своём языке, и если их языки были хоть немного похожи, они становились друзьями или подругами, а если это были шершавые языки, то – любовниками. Людей становилось всё больше, но виделись они всё реже, входили и выходили, люди всегда норовили войти ко мне в душу, особенно если не удалось выйти в люди.

В такие моменты я сидел в рабочем кабинете, абсолютно отстранённым от работы, будто Алиса отстранила меня от дела, от Кати и её кофе. Я сидел в творческом поиске и писал бездарные стихи, как влюблённый школьник, те самые стихи, которые никто никогда не прочтёт:

Нарисовал солнце, пробившееся сквозь большую женскую грудь в виде облака, которой никогда не было у Алисы, и представил как ухожу к Кате с её третьим размером. Ухожу от моего солнца. Перечитал всё ещё раз, потом смял в корзину вместе с бюстом и светилом. В кабинете действительно потемнело. Мистика. Над городом нависла туча, не решаясь по тихому отлить в какой-нибудь подворотне. Телефон вздрогнул смс-кой:

– Сердце твоё – морозильная камера. Кого там только нет: от замороженных рыбок и куриц, до готовых ко всему полуфабрикатов.

– Слава богу – оттаяла, – обрадовался я про себя и поставил мысли на разморозку:

– Я голоден. Я очень хочу съесть тебя.

– Я ещё не готова.

– Ты звонила?

– Нет, скучала. Что делаешь?

– Разговариваю с ладонью, – держал я трубку рядом с ухом.

– Смешно. Вообще, я не очень похожа на ладонь. – Алиса сидела в библиотеке и листала литературу для диссертации. Говорила она в полголоса, чтобы не нарушить покой других книгочеев.

– В каждом пальце по чувству, – остановил я машину на обочине и выбился из покорного стада. Никто из табуна даже не поднял голову, чтобы не терять лошадиные силы. Я даже был горд собой, что мог остановиться, когда хотел… когда любил. «Только остановившись можно понять, туда ли ты двигаешься», – осенило меня. – Большой – это любовь. Указательный – это?

– Это дверь.

– Чувство «Дверь», особенное чувство.

– Чувство «Вон!», – прыснула Алиса и зажала рот рукой.