Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

– Спасибо за тёплый приём, моё вчерашнее предложение в силе, – заговорщицки прошептал я ей на ушко.

– А я думала, ты уже забыл, – засмеялась она.

– Нет, всю ночь об этом думал.

– Нет, ты слабый. Мне нужен мужчина-скала, который сможет сдерживать мои приливы и отливы.

– И сможет говорить поступками, – добавил я.

– Точно, так что побереги силы для них. Мужчина – это тот, кто всегда настоящий. А ночью надо спать, с теми, кого любишь.

– Спасибо тебе за всё, Маша! – никак не хотел я её отпускать, так как успел заметить, что Алиса меня не встречала, хотя должна была. Я шёл по перрону, сквозь тех, кто ещё ждал своих, кто уже дождался и, обменявшись объятиями, схватился за чемоданы. Мне было хорошо и свободно: пообниматься уже успел, багажа у меня не было. Было настроение. Если есть настроение, то любить себя начинаешь с утра, потом любишь квартиру, компьютер, потом друзей, работу, машину, город, снова квартиру, и так по кругу, пока тебя кто-нибудь не полюбит, не выведет из этого круга.

– Катя, мне нужно отправить букет цветов, узнайте, пожалуйста, кто это может сделать быстро и качественно. Помните, мы как-то уже отправляли.

– А кому?

– Одной хорошей женщине по имени Маша.

– Хорошо, – почувствовал я, как за стенкой смутилась ревностью Катя. Она хотела что-то ещё спросить, но добавила лишь: – Нужен адрес получателя, точнее, получательницы.

– Запишите: Московский вокзал.

Он позвонил неожиданно, в очередной раз сказал, что сегодня не может, она выковыряла ноги из блестящих туфель, сняла с шеи золотую цепочку и долго смотрела, как звенья её играли друг с другом, переливаясь улыбками, держась обручально одной тесной связью.

– Я люблю его, – стала размышлять она вслух, – он судя по всему – другую, та – своего идеального мужа, муж – любовницу, инстинктивно. Все любят не тех, пора выходить из круга, – порвала она драгоценную нить лёгким усилием.

Рука жены тоже инстинктивно потянулась к шее и нашла там закованную в цепи золотую монетку, которую Максим подарил давным-давно, сняв со своей шеи. Которую она почти не снимала, только иногда после ссор. Она даже вспомнила его слова, когда спросила, что значит эта монетка.

– Как в море, кидают на счастье, чтобы непременно вернуться. Здесь две стороны одной медали, и обе они блестящие. Тело – это одна сторона женщины, ум – твоя другая сторона, ты переворачиваешь её, когда мне надоедает, а скорее я тебе. Сидя за столом, лёжа на диване, на другом конце суши, каждый оборот даёт мне новую картинку. Ты – моя золотая монета с дырочкой, носи, чтобы я не потерял тебя, всякий раз, когда ты будешь трогать её, я буду чувствовать твои прикосновения, я буду всегда слышать твоё сердце, оно томно кричит моему что-то очень нежное, надеюсь, они не обсуждают бытовые проблемы или политику. Они пьяны и буянят от счастья, они сходят с ума, они безобразничают.

Раньше, когда она теребила эту цепь воспоминаний на шее, ей было приятно, теперь – больно: «Так или иначе, вещи дарят не только от чистого сердца, но ещё – чтобы крепче нас привязать». Кому машину, кому квартиру, ей достался изящный золотой ошейник.

Рвать её она не стала, просто разомкнула замочек, и та золотой струйкой стекла в её холодную ладошку. Зажала её и снова вернулась к экрану, где девушка уже делилась с трубкой своими переживаниями:

– Мы же словно дворовые собаки, сильнее привязываемся к тем, кто нас недолюбливает. Так и живём, пока в один жуткий день не обнаружим, что привязаны за поводок к столбу.

Когда твоя баба с тобой в контрах, она становится милой с другими мужиками и нарочито громко смеётся. Я никогда не слышал, что Алиса может так громко смеяться. Уже пожалев, что позвал её на презентацию новой книги, я продолжал пить, как будто ничего не произошло, про себя рассуждая:

«Ведёшь себя как с… как с… которая кроме казни в постели ни хрена не понимает. Но я же не боксёр, мутузить свою душу, твоё тело до полной ненависти не моё предназначение, только нервы надо мной смеются, мне на них не сыграть». Я почему-то вспомнил, как бросил музыкальную школу во втором классе, нашу любовь можно было охарактеризовать как сольфеджио, в котором я ограничивался непониманием, а ты, словно препод противный, это чувствуешь и пользуешься так прилежно, так расточительно. Что в результате я так и не научился играть на своём любимом фортепиано.

Я как маньяк к маньяку к жизни обращаюсь, сколько можно терпеть это безобразие, ни любовеньки завалящей, ни дружбища, некому в душу отложить, некому помочиться в жилетку, есть работа, я стою крепко на ногах, на Евразии, но этого мало, стоит только ей отвернуться, безумной моей Алисе, как время безвозвратно уходит, и я начинаю искать что-то более настоящее.