Эмили Фридлунд - История волков

Вы полагали, что они вернутся?

В комнате сгустился полумрак. Я слышала, как тикают часы, как журчит вода в канализации, как урчит холодильник. Дважды крикнула гагара, нарушив тишину вечера, отрезав все лишнее. Вот и все, сказала гагара. Вот и все. Легкий ветерок теребил жалюзи. Я не заметила, как растаяла трапеция света. И не заметила, как наступила ночь, пока не услышала приглушенный кашель со стороны входной двери.

Я встала. В красном отсвете ночника Пола я увидела мужской силуэт. Моей первой мыслью было, что это Лео вернулся. Я была уверена, что это Лео, и меня охватило чувство ужаса или облегчения – или того и другого сразу.

Но это был не Лео.

Это был отец.

– Меня мама прислала, – сказал он. – Я постучал.

Должно быть, он вошел в коттедж через незапертую дверь, побродил по пустому дому, пока я спала. А я спала? Он молча смотрел на меня, сидящую на кроватке Пола, в замешательстве, с виноватым видом, словно юная Златовласка в спущенных носках и потной футболке.

– Мэделин?

Я взглянула на комнату его глазами. Красный ночник зажжен в углу, сосновые шишки разбросаны по полу, зайчики и мишки на полке над головой – и я сижу себе на кровати, словно возвела себе красивую крепость в лесу, словно напридумывала всякие небылицы про себя, а он случайно набрел на меня и увидел, что я играю в куклы или делаю вид, будто играю. На секунду я почувствовала себя младенцем. Я отползла к краю кровати и уперлась пятками в спинку.

– Я бы не стал заходить, – оправдываясь, продолжал он. – Но увидел твои теннисные тапки у двери.

На нем была рубашка, которую я и сама носила, серая фланелевая, в груди она была мне тесна, но на плечах висела, как на вешалке, когда я надевала ее в школу прошлой весной. Его седой конский хвостик, как обычно, был продет над ремешком бейсболки «Твинз». Он быстро моргал, стараясь привыкнуть к полумраку.

– Все нормально?

Возможно, я и не права, сочтя, что был только один ответ на такой вопрос, который удержал бы меня от того, чтобы вскочить, подойти к нему и прижаться лицом к его груди.

– Угу.

– А твои знакомые… Как у них дела?

Я видела, скольких усилий ему стоило выговорить так много слов подряд. Он же всегда давал понять, как это великодушно – да что там, самое великодушное! – задавать как можно меньше вопросов. Разве не это я всегда знала? Разве не этому он меня всегда учил?

– Они только что уехали. А я собираюсь домой.

Если это и прозвучало фальшиво, он не подал вида.

– Ладно, – только и сказал отец, приложив большую ладонь к губам, словно смахивая остатки фразы, которая могла бы с них сорваться. Потом повернулся и вышел. Я за ним.

Он умер лет через десять после этого. После двух инсультов в последние месяцы жизни его лицо сделалось округлее, одутловатее. А под конец он вообще сильно раздобрел, чуть ли не за одну ночь, хотя, наверное, медленно набирал вес несколько лет, потому что проводил меньше времени на ногах, все больше сидел за рулем своего квадроцикла, а если и плавал на каноэ, то не дальше противоположного берега. В тот последний год я как-то приехала домой помочь маме подготовить хижину к зиме и заметила на ближней сосне кормушку для птиц. Весь день отец наблюдал за птицами, как они прилетали и улетали. Помню, я сидела с ним однажды вечером, в фиолетовых сумерках, солнце садилось за лес, и мы смотрели на птиц, стаями слетавшихся на снегу. В какой-то момент я подняла руку:

– Смотри, вон поползень!

И сразу поняла, что обозналась: по ветке заскакал зяблик и на ходу покакал. Я поняла, что и он понял, что я ошиблась, но он, даже понимая, что я неправа, кивнул.

Вот каким он был, мой отец.

А вот какой была мама. Той же зимой, когда, стоя на табуретке, я затыкала старым одеялом щели в окнах, а снаружи с громким чириканьем птицы дрались за семена, а отец дремал в кресле, она все вспоминала, каким он был в молодости.

– Он готов был пойти за мной на край света, – говорила мама, не утруждая себя перейти на шепот. – Он и сам не знал, то ли ему пойти учиться, то ли начать работать на своего отца, то ли заняться рыбалкой. Он просто не мог решить. И вот он ходил по кругу, да так никуда и не пришел. А я знала, чем ему заняться.

Она положила локти на стол, прямо на бумаги со своим очередным незавершенным проектом, на раскрытые книги, лежащие друг на друге неровной стопкой. В ту зиму она просто места себе не находила и была беспокойной больше обычного. Все норовила подлить себе кофе, хотя ее кружка была еще полна.