Соня Фрейм - Опасный возраст

После завтрака мы принимались за уроки рисования. Элена не любила ударяться в технику, она учила меня прежде всего видеть.

— Любое искусство — о видении, — говорила она, — даже если копируешь что-то, не привнося ничего своего, ты все равно фокусируешь предмет удобным для тебя образом. Ты учишься чувствовать глазом пространство и объем. И однажды начинаешь замечать, как твой объект меняет реальность своей формой. Он словно выбивает в ней лунку со своим контуром и впадает туда точно… как пазл.

Ее слова мгновенно впитывались в кровь, и я учился очень быстро. Рука училась ухватывать предметы и переносить их на бумагу. Я стал разбивать их на несколько простых геометрических фигур, чтобы высечь более точную форму.

— Начинающие очень часто утопают в деталях, — объясняла она, пока я пытался придать карандашному кофейнику схожесть с оригиналом. — Они принимаются за мелочи, вроде изогнутого носика, ребристых краев… Запомни: это вторично. Детали не существуют без общего контекста. Все в этом мире, начиная кофейником и заканчивая человеком, существует в общем контуре. Он пластичен, меняется, но несет в себе все.

От простых предметов мы двигались к более сложным, а затем перешли на пространство в целом.

— Я думаю, моя роль — показать тебе, как подступиться к реальности с твоими инструментами для творчества, а остальное… то, на что ты жалуешься, вроде волосатой штриховки, проблем с пропорциями… — дело техники. Это придет, если будешь набивать руку.

Мы рисовали с ней по два-три часа, а затем я с сожалением уходил. Будучи честным с собой, я признавал, что жил бы в этом доме. Но надоедать ей тоже не хотелось. Я боялся быть навязчивым, хотя никогда не позволял себе фамильярности или же злоупотребления ее гостеприимством.

— Рисовать на планшете намного легче. Компьютер делает многое за тебя. Но я считаю, что, прежде чем начнешь работать с компьютерной графикой, тебе нужно понять, как это творится более традиционными средствами. Возможно, ты даже найдешь себя здесь.

Конечно, наши разговоры были не только о рисовании. Между делом мы болтали обо всем. Но, думая позже о наших беседах, я понимал, что это были, скорее, монологи, хотя и с вопросами. То ли меня прорвало от долгого одиночества и я просто изголодался по человеческому общению. То ли дело было в ней и ее манере слушать и понимать.

Я рассказал ей про свою идиотскую школу, отношения с одноклассниками, про маму, ее борьбу с моим скверным характером, даже про Алину и как мы бездарно расстались в одно мгновение. Было много откровений о моем мрачном видении мира и взаимоотношениях с людьми. Только ей я смог внятно изложить свои теории про точку покоя и точку невозврата, башню и стены, театр теней. Слушая себя со стороны, я с недоумением понимал, что постоянно существую в окружении каких-то образов и аллегорий.

— Тебе так легче понимать мир, — заметила она, когда я и это озвучил. — Это необходимо, чтобы упорядочить хаос.

Верно. Вокруг меня два последних года только он и царил.

Иногда мы рассуждали о фильмах, книгах и музыке. С Эленой можно было говорить обо всем.

Но самое главное — я выпустил из себя Сашу. Я его выговорил. По словам, по слогам, по неуклюжим паузам. Он вытек из меня, как черная смола, и его тень перестала быть моей. Я не смог этого сделать с Алиной и Дэном. Саша не выходил. Но под взглядом Элены начал отслаиваться, как старая кожа. И я вдруг ощутил с необычайной остротой: я — не он.

О себе она практически ничего не рассказывала, разве что формальные вещи или же истории из опыта работы на съемочных площадках и выставках…

Ничего личного. А я не решался спрашивать.

Итак, у меня появились новый друг, новое увлечение и новые привычки. А еще картина Симберга, которую я привык мысленно приветствовать как живого человека, переступая порог этого дома.

— Так о чем это мы? — слегка нахмурилась Элена. — А, да, ты говорил, что пребывание в себе разрушительно.

— Ну, я шел к этому выводу почти год, пока мои одноклассники познавали мир внешний.

— Ты можешь объяснить, почему тебя постоянно тянет прочь от людей?

— У меня есть множество объяснений. Все они по-своему верны. Но я бы хотел найти такое, от которого я вдруг все пойму и сделаю что-то правильно.

— Боюсь, что единственным объяснением будет, что это ты. Такой, какой есть. Знаешь, подростки часто усложняют внутренний мир, как только его открывают. Это правильно. Ты познаешь себя. А знаешь, что происходит потом? — Ее глаза отразили очередную манящую загадку. — Что-то в них перегорает, и они становятся совершенно нормальными людьми. Забывают весь мир своих болезненных противоречий, устраиваются на работу, женятся, выходят замуж, рожают детей, копят на отпуск на море, делают карьеру и бывают счастливы, даже очень часто. Понимаешь, о чем я?