Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

Тило встала, и, пошатываясь, вышла из палаты. Она заблудилась в грязных коридорах госпиталя, забитого больными и умирающими. На первом этаже она спросила какого-то невзрачного человека со словно взятыми напрокат чужими бицепсами, где находится выход. Дверь, которую показал ей человек, вывела Тило во двор больницы, к моргу, а дальше к заброшенному и пришедшему в запустение мусульманскому кладбищу.

С ветвей огромных старых деревьев свисали крыланы, словно флаги, брошенные после демонстрации протеста. Вокруг не было ни души. Тило уселась на разбитую могилу и попыталась сориентироваться.

На кладбище на старом дребезжащем велосипеде въехал тощий лысый мужчина в красном официантском кителе. К багажнику велосипеда был прижат букетик ноготков. Подъехав к одной из могил, он спешился и, держа в руках букет и тряпку, подошел к надгробному камню. Вытерев пыль, он положил букет на могилу, молча постоял возле нее, а потом сел на велосипед и торопливо уехал.

Тило подошла к могиле. Это была единственная, насколько можно было судить, могила, надпись на плите которой была сделана по-английски. Могила принадлежала бегум Ренате Мумтаз-мадам, танцовщице из Румынии, умершей из-за разбитого сердца.

Человеком, принесшим цветы на ее могилу, был Рошан Лал, у которого был в тот день выходной в баре «Розовый бутон». Тило познакомится с ним через семнадцать лет, когда снова придет на это кладбище с мисс Джебин Второй. Конечно, она его не узнает. Не узнает она и кладбище, потому что к тому времени оно перестанет быть заброшенным местом упокоения забытых мертвецов.

Когда Рошан Лал уехал, Тило улеглась на могилу бегум Ренаты Мумтаз-мадам. Немного поплакав, она уснула. Проснувшись, она чувствовала себя лучше. Надо было идти домой, готовиться к остатку жизни.

Ее ждали еженедельные обеды на первом этаже в обществе посла Шивашанкара и его жены, чьи взгляды на все, включая Кашмир, заставляли ее руки дрожать, а нож и вилку звенеть о тарелку.

Оглупление материка набирало скорость и принимало невиданные масштабы, и для этого даже не потребовалась оккупация.

По бедным кварталам быстро разнеслась весть о том, что на кладбище поселилась какая-то умная женщина. Родители со всей округи наперебой старались записать своих детей в классы, которые Тило вела на постоялом дворе «Джаннат». Ученики называли ее Тило-мадам, а иногда Устаниджи («учительница», на урду). Тило скучала по песне, которую пели ученики в школе напротив ее предыдущего дома, но не стала учить своих подопечных петь «Мы преодолеем» ни на каком языке, потому что не была уверена, что этим мальчикам и девочкам в ближайшем будущем светит это самое преодоление. Вместо этого она учила детей арифметике, рисованию, компьютерной графике (на старых, видавших всякие виды компьютерах, купленных ею по дешевке в захудалом комиссионном магазине), основам естествознания, английскому языку и эксцентричности. У детей она училась урду и особого рода счастью. Она работала как вол целыми днями и впервые в жизни стала спокойно спать по ночам. (Мисс Джебин Вторая спала с Анджум.) С каждым следующим днем Тило все меньше и меньше ощущала себя частью «пожиток» Мусы. Она так и не съездила на квартиру, которую покинула, хотя каждый день давала себе обещание сделать это завтра. Она не сделала этого даже после того, как Анджум и Саддам Хусейн, побывавшие на квартире (из любопытства посмотреть, как жила женщина, внезапно свалившаяся им на голову), передали Тило послание от Гарсона Хобарта. Тило продолжала исправно платить за квартиру, считая, что должна это делать до тех пор, пока не вывезла оттуда все свои вещи. Прошло несколько месяцев, от Мусы не было никаких вестей, и Тило передала ему письмо через торговца фруктами, который привез ей «пожитки» Мусы. Но ответа она не получила. Правда, тяжкий груз постоянного ожидания известия о его смерти стал меньше давить ей на плечи. И не потому, что она стала меньше любить Мусу, но потому, что потрепанные ангелы кладбища, охранявшие своих потрепанных подопечных, приоткрыли для Тило дверь между двумя мирами (немного, чуть-чуть, на маленькую щелочку) и души живых и умерших могли слиться, как гости, пришедшие на общий званый вечер. Это смешение сделало жизнь менее предопределенной, а смерть не столь окончательной.