Арундати Рой - Министерство наивысшего счастья

— Я хотела бы присутствовать на похоронах, — сказала Хадидже Тило.

— Это можно, но риск очень велик. Мы можем опоздать. Кроме того, нам не удастся подойти близко, потому что женщин не пускают к могиле. Мы можем пойти туда позже, когда схлынет толпа.

Женщин не пускают к могиле. Женщин не пускают к могиле. Женщин не пускают к могиле.

Ради чего — чтобы защитить могилы от женщин или женщин — от могил?

Тило не стала спрашивать.

Через сорок пять минут езды по обходным улочкам Хадиджа припарковала машину, и они быстро пошли по лабиринту кривых переулков в тот район города, все части которого были соединены друг с другом по земле, под землей и в воздухе, по вертикали и горизонтали, посредством улиц, переходов через крыши и подземных ходов. Это был единый организм — как коралловый риф или муравейник.

— Эта часть города все еще наша, — сказала Хадиджа. — Армия сюда не суется.

Через низкий деревянный проход они вошли в голую, устланную зелеными коврами комнату. Их встретил неулыбчивый молодой человек, жестом предложивший им войти. Он торопливо провел их через две комнаты, а когда они вошли в третью, он открыл дверцы, которые можно было принять за дверцы шкафа. Оказалось, что это выход на крутую винтовую лестницу, ведущую в подвал. Тило вслед за Хадиджей спустилась по ступенькам. В комнате, куда они попали, не было мебели. На полу были постелены два матраса и лежали несколько подушек. На стене висел календарь двухгодичной давности. В углу Тило увидела свой рюкзак. Кто-то взял его в плавучем доме и смог передать сюда. По лестнице вслед за ними спустилась молоденькая девушка и расстелила на полу кружевную скатерть. Потом явилась пожилая женщина. Она принесла поднос с чайником, чашками и блюдами с сухариками и сочным пирогом. Поставив все это на дастархан, она обхватила ладонями лицо Тило и поцеловала ее в лоб. Слов было сказано мало, но и мать, и дочь остались в комнате.

Когда Тило покончила с чаем, Хадиджа взбила матрас.

— Спи, ему потребуется еще два или три часа, чтобы добраться сюда.

Тило легла, и Хадиджа укрыла ее пледом. За следующие несколько лет они стали очень близкими подругами. Тило закрыла глаза. Бормотание женских голосов, произносивших непонятные Тило слова, действовало успокаивающе, как бальзам.

Она еще спала, когда пришел Муса. Он сел, скрестив ноги, рядом с Тило и думал о том, как было бы хорошо разбудить ее в каком-нибудь более прекрасном мире. Он знал, что увидит ее теперь очень нескоро. Да и то, если повезет.

Времени было в обрез. Он должен был уйти, пока на улицах много людей. Он нежно разбудил Тило.

— Просыпайся, бабаджаана.

Она открыла глаза и притянула его к себе. Подчиняясь, Муса улегся на матрас рядом с Тило. Они долго молчали — говорить было не о чем, абсолютно не о чем.

— Я только что вернулся со своих похорон. Самолично дал двадцать один ружейный залп над собственной могилой, — сказал Муса.

Потом шепотом, потому что стоило ей заговорить громче, как голос ломался под тяжестью вещей, о которых она говорила, Тило рассказала Мусе обо всем, что произошло. Она не забыла ничего, не упустила ни одной детали, ни одного звука, ни одного чувства, ни одного услышанного или сказанного слова.

Муса поцеловал ее в голову.

— Они сами не понимают, что наделали. Вообще не понимают.

Настало время прощания.

— Бабаджаана, слушай меня внимательно. Вернувшись в Дели, ты ни в коем случае не должна оставаться одна, это очень опасно. Держись друзей… может быть, Наги. Ты возненавидишь меня за эти слова, но тебе надо либо выйти замуж, либо уехать к матери, хотя бы на некоторое время. Тебе нужно прикрытие. По крайней мере до тех пор, пока мы не разберемся с Выдрой. Мы победим в этой войне и тогда будем вместе — ты и я. Я надену твой хиджаб (хотя он очень тебе к лицу), а ты возьмешь в руки оружие, ладно?

— Ладно.

Конечно, все вышло совсем не так.

Уходя, Муса вручил Тило запечатанный конверт.

— Не вскрывай его сейчас. Худа хафиз!

В следующий раз они встретились через два года.

Солнце еще не село, когда Хадиджа и Тило пришли на кладбище Мазар-э-Шохадда. Могила командира Гульреза стояла особняком. Холм был окружен бамбуковой оградой, украшенной серебряной и золотой мишурой. Над холмом был водружен зеленый флаг. Временный памятник любимому борцу за свободу, пожертвовавшему своим сегодня ради завтра своего народа. В отдалении стоял какой-то мужчина и смотрел на могилу. По его щекам струились слезы.