Владимир Максимов - Живая душа

– Знаю, – осадил её боцман. – Некогда. Дел много.

Дверь захлопнулась перед самым Зининым носом.

Вернулась она на место уже не бабочкой, а усталой от долгого полёта птицей.

– Я, наверное, пойду, – сказал-спросил я.

– Давай хоть шампанское допьём – пропадёт ведь, – устало ответила она и большими, жадными глотками осушила свой стакан, вдруг начав неудержимо икать.

– К-ак ты ду-ма-ешь, – продираясь сквозь икоту, спросила она. – Зачем он приходил? Может, поздравить меня хотел?

– Скорее всего, что так, – стараясь говорить как можно убедительнее, ответил я.

– Ладно, иди. Спать лягу. Хочу завтра хорошо выглядеть, – уже не икая, спокойно сказала Зина. – Мне ведь двадцать восемь нынче… – она взглянула на настенные часы и только после этого закончила фразу, – стукнуло.

Часы показывали полночь.

– С днём рождения, – вздохнул я и тоже допил свой стакан.

Зина будто и не заметила моего поздравления, продолжая размышлять вслух.

– …А ни любви настоящей не было, ни семьи, хоть мало-малешной, нет и, судя по всему, и дальше не предвидится. А я ведь, наверное, и ребёночка ещё б родить могла…

Я вышел из каюты и услышал, как вначале нервно, а потом мерно заработал главный двигатель – сердце судна.

«Полночь минула. Отходим…»

Пройдя мимо нашей каюты, вышел на палубу и увидел, как весёлая гирлянда огней Владивостока начала медленно удаляться.

«Это не огни от нас, а мы уходим от них…»

Открыв глаза, я увидел, как, преодолевая твердь стекла, сквозь иллюминатор сочился яркий жёлтый свет. Слышалась ставшая уже привычной, однообразная, даже слегка как будто бы лениво-сонная работа двигателя и непривычный ещё плеск воды за бортом.

Встав с постели и подойдя к иллюминатору, я увидел только воду в сиянии солнечных бликов.

«Значит, мы уже далеко от берега. В Японском море. Здорово-то как!»

От переполнявшего меня восторга я стал отжиматься на кулаках от пола, вернее, от серого цвета ковровой дорожки, покрывающей металлический «пол» нашей каюты, издавая при этом равномерные шумные вдохи и выдохи.

– Ты чё, сдурел? – свесил голову со своей полки Юрка. – А, впрочем, вот так замри на минутку, в верхнем положении, я по твоей спине, как по ступеньке, и спущусь.

– Спускайся, дрыхун! – Я пружинисто встал. – А то и не заметишь как Японское море пройдём.

Юрка ловко спрыгнул со своей кровати и, протиснувшись в проходе, где вдвоём нам было тесновато, подошёл к иллюминатору.

– Пойдем умываться, – вновь взял я инициативу в свои руки. – Через полчаса завтрак. Так что ещё успеем с палубы обозреть морской простор!

На палубе, куда мы с Юркой вышли после умывания, свежие и причёсанные, по пояс голый, с двумя двухпудовыми гирями изощрялся боцман.

Все упражнения производились им без видимых усилий, как говорят – играючи, будто он совсем не чувствовал тяжести металла. Порой даже казалось, что, может быть, это не настоящие, а бутафорские гири? Рельефные мышцы боцмана под кожей, покрытой ровным загаром, играли и, чувствовалось, что ему самому вся эта железная игра в радость.

– Во, бычара! – восхитился Юрка вполголоса. – Глянь, какие банки накачал! Такой и якорную цепь вместе с якорем без лебёдки вытянет. Не мешало бы и нам с ним подзаняться спортом, а то за полгода, без достаточной мышечной нагрузки мы тут разжиреем как каплуны.

Завтрак состоял из кофе, белого хлеба со сливочным маслом, двумя варёными яйцами.

– Доброе утро! – услышали мы бодрый голос радиста по судовому радио. – Сегодня – первое октября, вторник. Наше судно находится (он передал координаты). Идём к Сангарскому проливу, разделяющему два самых крупных острова Японии: Хонсю и Хоккайдо, откуда, миновав пролив, «Учёный» выйдет в Тихий океан… Завтра, примерно к четырнадцати часам Владивостокского времени, вы сможете увидеть первый, самый западный остров Японии – Осиба… А сейчас, по заявке пожелавшего остаться неизвестным члена экипажа передаем песню по случаю дня рождения нашей прекрасной буфетчицы Зиночки.

Я заметил, как у Зины, разносящей приборы, радостно заискрились глаза и она бросила быстрый взгляд на боцмана, неспешно намазывающего маслом хлеб.

В приемнике вначале послышался какой-то отдаленный шум, затем зазвучала музыка и вступивший в неё голос певицы Марии Пахоменко запел: «Постарею, поседею, как земля зимой. Я тобой переболею, ненаглядный мой!..»

Поставив на стол чашки, Зина быстро вышла в камбуз, плотно закрыв за собой дверь. Но даже толстое железо переборки, разделяющее камбуз и кают-компанию, не смогло скрыть от притихшей вдруг команды раздавшиеся оттуда глухие, безутешные рыдания.