Владимир Максимов - Живая душа

«А как чудесно нынче утром шёл снежок…» – вспомнил я, громко постучав в дверь (поскольку звонка в полумраке площадки у двери я не обнаружил, а, может быть, его там никогда и не было) квартиры номер четыре, из окна которой, теперь это уже было совершенно ясно, так хорошо должен быть виден наш дом и наше раннее кухонное окно…

Наверное больше всего на свете мне хотелось бы сейчас встретить волшебника. Но они в начале двадцать первого века были уже, пожалуй, никому не нужны и бедствовали без работы. Лишь иногда, от долгого безделья, из озорства, они продолжали украшать наш серый мир – разбрасывая в черноте ночей пушистый, чистый, белый снег…

28 ноября – 1 декабря 2005 г., Иркутск

11–13 сентября 2006 г., Порт Байкал

Небольшой раскладной стол, за которым я пишу, стоит у цельного, квадратного, без каких-либо перегородок окна, смотрящего на Байкал. Поверхность стола совпадает с широким подоконником, тем самым увеличивая его «полезную площадь» для моих бумаг, обычно разложенных в строгом порядке. Уже написанное – на подоконнике, слева; стопка чистых листов – передо мной; и что-то, в виде плана или отдельных набросков к будущему рассказу, повести (на роман я не замахиваюсь – у меня «короткое дыхание») – справа, тоже на подоконнике.

В данный момент подоконник пуст. Передо мною только белые стандартные листы. Я напряжённо думаю над будущим, неясным даже для меня ещё, сюжетом, глядя на заоконный пейзаж сквозь невидимое стекло, отчего кажется, что на некрашеную, залакированную раму окна, как на подрамник художника, вместо холста натянут упругий воздух…

Однако между художником и мной есть всё же некоторое различие. Художник пишет кистью, отображая и преобразуя то, что видит. Вот почему один и тот же пейзаж у разных художников, если, конечно, они не «фотографы», получается по-разному. По-своему. Но они хотя бы видят то, что рисуют. Мне же предстоит «нарисовать» Нечто, ещё не существующее, обычной ручкой, словами, не размытыми ничем посторонним, передающими самую суть чего бы то ни было… И тут никак не обойтись без того лёгкого волнения, без того настроя души, которое всякий раз возникает, если тебе удалось нащупать, поймать это нечто – такое эфемерное и такое неуловимое порой… Затем это неясное, приятное, волнующее состояние души преобразуется в мысли, а мысли начинают рассыпаться словами, которые тебе и надо успеть выстроить в идеальном, единственно верном порядке. Ничего сложного, казалось бы. Единственно верные слова – расставленные в единственно верном порядке… Но пока это произойдёт – сколько ты можешь услышать фальшивых посылов и нот…

Я по-прежнему рассеянно гляжу в окно и думаю о том, что своей идеальной прозрачностью стекло обязано Ирине – моей жене. Она мыла их в августе, почти на излёте лета, когда после счастливо проведённого месяца вдвоём мы собирались уже с дачи съезжать. Я носил из-под лестницы на просторной «вечерней» веранде вторые рамы, а Ирина мыла их на прогретом, освещённом нежарким добрым солнышком крыльце…

Вымытую раму я заносил в прохладу дома и водружал на место.

Возвращаясь за следующей рамой под лестницу, ведущую на второй этаж, в «гостевые комнаты», я с некоторой грустью вспоминал, как много гостей собиралось за круглым столом здесь, на веранде, летом. В основном это были наши друзья. И нам всем вместе было хорошо. Но всё же вдвоём нам было ещё лучше. И странно, что чем дольше мы жили вместе, тем нам больше не хватало друг друга…

Дом у нас небольшой, в три окна: восточное, южное, западное… Вторых рам, значит, тоже три. Между вымытыми на зиму окнами я прокладывал для тепла мох. В зеленовато-сероватую упругость которого, именно в этом окне, я воткнул небольшую веточку рябины со спелой гроздью ягод на ней…

С тех пор прошло уже почти два месяца, а стёкла по-прежнему идеально чисты. («Жаль, что отношения между людьми не бывают такими».) Скорее всего оттого, что здесь, на природе, нет пыли, поднимаемой машинами, запрудившими улицы городов, подобно тромбам кровеносных сосудов…

Замечаю, как снизу по стеклу, проснувшись от тепла печи, медленно, полусонно, одурело ползёт муха. Время от времени она начинает жужжать… Не приедь я сюда два дня назад, «поработать в тиши», она бы наверняка так и проспала где-нибудь в укромном месте до весны…

Никак не могу сосредоточиться, остановиться на чём-нибудь одном. На каком-нибудь интересном, пережитом эпизоде. Например, этом, который я так долго приберегал для рассказа и который хотел назвать «Слепая ярость»…