Владимир Максимов - Живая душа

Я вдруг почувствовал, словно сам себя увидел сверху, как я, должно быть, нелепо выгляжу лежащим в сугробе, под фонарем, изображающим из себя эдакого беззаботного гуляку, который, от полноты чувств и красоты ночи, улегся чуть ли не посреди улицы и ловит ртом парящие снежинки.

В это время за окном что-то произошло и все стали расходиться. А оставшаяся у окна последней Бета начала очень медленно задергивать желтую штору окна. Затем она подошла ко второй его половине и так же медленно, но уже не глядя на меня, а поглядывая куда-то вверх, будто что-то там мешало шторе плавно двигаться, задернула наглухо и ее.

Теперь мне были видны лишь силуэты моих друзей. И я видел, как эти тени-силуэты начали рассаживаться за столом.

Шел последний час старого года…

А новый снег все падал и кружил…

После закрытия штор я сразу как-то обессилел. Словно для меня все вдруг лишилось смысла. Хотя и надеялся еще, что Бета вот-вот выйдет из подъезда в своей длинной темной шубке и позовет меня назад.

Но двери подъезда, увы, оставались безмолвны.

«Мой самый главный человек, взгляни со мной на этот снег… Он чист, как то, о чем молчу, о чем сказать хочу…» – пела Майя Кристалинская, теперь уже в квартире, находящейся под Бетиной, на первом этаже.

У этой квартиры было трапециевидное, выступающее в улицу, окно-эркер, задником которого как бы служила штора.

– За Старый год! – заорал Серега Сысоев. А я, услышав его слова, докатившиеся до меня, как снежки, по плотному холодному воздуху, из приоткрытой форточки, даже как будто увидел «петушок» его темных волос, радостно подрагивающих в такт порывистым движениям.

«Вот и этот год старик…» – подумал я.

Тяжелая, наглухо задернутая зеленоватая штора в квартире на первом этаже отделяла от комнаты маленький уютный уголок застекленного с трех сторон пространства, со множеством кактусов и прочей зелени, стоящей на одном краю широченного белого подоконника.

Я встал. Отряхнул пальто. Расправил воротник. Взглянул на часы.

Было пять минут двенадцатого.

Несмотря на бодрящий холодный воздух, ноги в полуботинках, или «корочках», как мы их тогда называли, почти не мерзли, и под пальто было приятное тепло, как в норке.

– Сколько времени, браток! – услышал я веселый энергичный голос.

– Пять минут полночи, – ответил я и обернулся, чтобы разглядеть обладателя этого энергичного голоса, убедившись, что он имеет кроме оного не менее энергичные движения и яркую, как солнечный зайчик, улыбку.

– Значит, успеваю, – сказал морской офицер и предложил мне сигарету.

– Спасибо, не курю, – вяло ответил я этому веселому лейтенанту и позавидовал ладно сидящей на нем черной морской шинели, белому шарфику, черной фуражке с красивой кокардой и светлыми серебрящимися погонами, еще больше подчеркивающими ширину его плеч.

– Подержи, браток, не в службу, а в дружбу, – попросил он, передавая мне большую коробку с тортом, а сам, стянув со своей руки туго облегающую кожаную перчатку, расстегнул весьма вместительный портфель и стал что-то искать в его внутреннем кармашке.

В портфеле я успел разглядеть бутылку шампанского, ананас, который я до этого видел только на картинках, и… яркие рубиновые розы в прозрачном целлофане.

Он извлек из портфеля распечатанный конверт, взглянул на него и спросил: «Это улица Фестивальная?»

– Да.

– А дом не девятнадцатый?

– Девятнадцатый. И квартира шестьдесят пятая здесь, – уже все понимая, ответил я, указывая на Бетин подъезд.

– А ты откуда знаешь, что мне в шестьдесят пятую? – хитровато улыбнувшись, спросил он.

– Интуиция, – ответил я. – Да и городок у нас совсем ма-аа-ленький. Все всё про всех знают, – каким-то пустым, бесцветным, замороженным голосом едва выговорил я.

Он достал из яркой красивой пачки сигарету, щелкнул зажигалкой с откидывающейся крышкой, глубоко затянулся, все это время с любопытством разглядывая меня, как бы оценивая, сколько за меня можно взять или дать. (А может быть, просто не решаясь сразу войти в подъезд?)

Видимо, моя «цена» показалась ему не слишком высокой, и он, вздернув головой, отгоняя то ли сигаретный дым, то ли какие-то свои неспокойные мысли, спросил: «А ты чего такой кислый?» – он уже глядел вверх, на разноцветные яркие окна дома, а не на меня.

– С девчонкой своей, что ли, поссорился?

Я ничего не ответил.

И он продолжил, разговаривая как бы уже с самим собой. – «Им, браток, как норовистым лошадям, шенкеля нужны и шпоры!.. Да еще – быстрота и натиск!.. Тем более нынче… Ведь год-то какой настает? Что слева направо, что справа налево смотри – одно и то же получается. Прямо двуликий Янус! Такой год только раз в столетие и бывает. И тут главное промаху не дать – точно “в десятку” ударить!»