Элизабет Страут - Когда все возможно

— Пап, а что для тебя самое главное?

— Ты, конечно, — сразу и очень спокойно ответил он, даже не замедлив широкого шага. — И все вы. Вся моя семья.

— И мама?

— Она важнее всего.

И Энни показалось, что из этих его слов на нее так и брызнуло счастье, ярким светом озарив все вокруг, и даже много лет спустя эта минута сохранилась в ее памяти именно такой: счастливой и солнечной. Она всегда с наслаждением вспоминала, как они шли с отцом к дому, как она держала его за руку, а вокруг расстилались поля, такие умиротворяющие в своей белизне, и темно-зеленые ели на этом белом фоне казались почти черными, и сквозь облака просвечивало бледно-молочное солнце, почти сливавшееся со снегом.

Как-то раз, вернувшись из школы домой, Энни тихонько постучалась в комнату старшего брата — он тогда учился в старших классах, а на верхней губе у него пробивались маленькие усики, — и, закрыв за собой дверь, сказала ему:

— Нана — злобная старая ведьма! Ее никто не любит! Ни один человек!

Брат, не отрываясь от раскрытой книжки комиксов, буркнул:

— Не понимаю, о чем ты. — Но, когда Энни, огорченно вздохнув, повернулась, чтобы уйти, он все же смилостивился. — Ну, разумеется, наша бабка — старая карга. Но ты насчет нее особенно не беспокойся. И вообще, ты всегда все преувеличиваешь. — Собственно, Джейми повторил слова матери, которая вечно твердила, что Энни свойственно все преувеличивать.

Раньше их ферма принадлежала отцу Сильвии. А Элджин жил за три города отсюда, хотя был родом из Иллинойса. Он вырос в трейлере, и у его родителей не было ни денег, ни фермы, ни религии. Но работать на фермах ему доводилось не раз, так что во всех фермерских делах он разбирался неплохо, и после женитьбы на Сильвии и смерти тестя бразды правления на ферме он, естественно, взял в свои руки. Вскоре после смерти деда — это было еще до того, как Энни начала что-то помнить, — отец построил для бабушки отдельный домик, а до этого она жила в большом доме вместе со всеми.

А через несколько дней Джейми, заглянув к Энни перед ужином, сказал ей:

— Послушай-ка, что я записал! — Они потихоньку пробрались в амбар, да еще и на чердак залезли, чтобы прослушать запись, и Джейми объяснил: — Понимаешь, я спрятал магнитофон у Наны под кроватью, а потом туда мама пришла, и весь их разговор сохранился. — Сначала из магнитофона доносилось только щелканье и жужжанье, но потом стал ясно различим голос бабушки. «Сильвия, — говорила она, обращаясь к дочери, — я просто дышать из-за этого нормально не могу! У меня эти дела словно кость в горле. Вот лежу я здесь, и мне блевать хочется. А впрочем, дорогая моя, ты сама себе эту постель постелила, сама в ней теперь и лежи!» Потом они услышали, как плачет их мать. А потом она шепотом спросила у бабки: «Может, мне стоит со священником поговорить?» И бабушка ей ответила: «Знаешь, я бы на твоем месте постеснялась».

Казалось, так будет вечно: вечно вокруг будут расстилаться белые снега, вечно ее бабушка, лежа за соседней дверью, будет говорить о том, что мечтает умереть, вечно Энни будет единственной в семье, кто болтает без умолку. Она очень выросла, ей всего дюйм не хватало до шести футов, но осталась тонкой и гибкой, как проволока, а волосы у нее были чудесные — темные, длинные, ниспадавшие красивыми волнами. Однажды отец отыскал ее за амбаром и сказал:

— Ты, пожалуйста, прекрати свои походы в лес, пора уже. Просто не понимаю, зачем ты туда ходишь, да и не собираюсь тебя об этом спрашивать. — Энни, собственно, удивили не столько слова отца, сколько то выражение отвращения и гнева, которое появилось у него на лице. Она пролепетала, что ходит в лес просто так. — Я же сказал, — повторил отец, — что не собираюсь тебя об этом спрашивать. Я говорю о том, чтобы ты немедленно перестала туда ходить, иначе мне самому придется предпринять соответствующие меры, только тогда ты и носа из дома высунуть не посмеешь. — Энни открыла рот, чтобы возмущенно воскликнуть: «Ты что, совсем спятил?», и вдруг ее осенило: а что, если это действительно так? Что, если отец и впрямь спятил? При одной мысли об этом она ужасно испугалась. Она даже не подозревала, что может до такой степени испугаться.

— Хорошо, — пообещала Энни отцу.

Но оказалось, что она не в состоянии держаться вдали от леса — особенно в те дни, когда ярко светит солнце. Физический мир леса с рассыпанными по земле пятнышками солнечных зайчиков с раннего детства стал для нее самым первым и самым лучшим другом. Лес всегда был прекрасен, всегда ждал ее, всегда готов был раскрыть ей свои объятия и с пониманием принять тот восторг, который, собственно, только он у нее и вызывал. Энни пришлось выучить дневной распорядок каждого из членов семьи. Она теперь точно знала, кто и когда бывает дома, да и сама старалась незаметно ускользнуть в лес не рядом с фермой, а где-нибудь на другом конце города или сразу за зданием школы. Стоило ей оказаться в лесу, и она от избытка нежности и самого искреннего восторга начинала петь незамысловатую песенку, которую сама же много лет назад и сочинила: «Я так рада, что живу, ну просто о-о-очень рада, что живу…» И уже тогда она чего-то ждала.