Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Ты не господь бог, — прошептала я Юле. — Не тебе его судить.

Когда я взглянула на нее, то увидела сжатые губы и заострившийся нос.

— Сама знаю, что мне делать, — сердито прошептала она в ответ.

На обратном пути мы долго молча шли под дождем.

— Извини, Юля, но иногда ты ведешь себя просто глупо, — наконец сказала я.

Вместо того чтобы обидеться или обозлиться, Юля только хихикнула и, довольная, толкнула меня локтем в бок.

— Интересно, что скажет твой пастор, когда услышит про то, как ты распевала псалмы над могилой безбожника-самоубийцы?

— А это вовсе не псалмы, — весело возразила она. Юля сделала такое хитрое лицо, что я ни о чем не стала спрашивать. И так ясно — она только и ждет того, чтобы огорошить меня каким-то секретом.

Мы распрощались перед моим магазином. Я зашла туда, сняла черное тафтяное платье и принялась за уборку. На обед я разогрела себе оставшийся с воскресенья гороховый суп и, не зажигая света, поела. Потом я отнесла в подвал картонные коробки, вытерла пыль с полок, расставила новый товар. В два часа дня я сняла вывешенное на дверях разрешение закрыть магазин, подняла жалюзи и распахнула дверь. Я взяла горшочек с разведенным мелом, вышла на улицу и написала на стекле: «свежая капуста» и «свежие яйца». Потом села за прилавок ждать покупателей. Я думала о господине Хорне, о том, что в могиле он обрел наконец желанный покой. Дождь продолжался. Порой ветер постукивал дождевыми каплями по окну. Они быстро стекали вниз, размывая меловую надпись.

Ужасно, когда тебя хоронят в дождь, подумалось мне. Я выглянула на улицу. Серые стены домов были темнее обычного. Мимо магазина пробежали дети с накинутыми на головы капюшонами. Я поднялась, достала из кладовки электрообогреватель и включила его под прилавком. Я вытянула ноги, чтобы раскаленная спираль согрела их.

Надо бы составить завещание, сказала я себе. Не хочу, чтобы меня закапывали в такую погоду. Пусть лучше сожгут. У меня всю жизнь мерзли ноги, пускай мне хотя бы мертвой станет тепло.

Дверь магазина отворилась. Вошли двое ребят со школьными ранцами на спине. Дождевая вода капала на чистый пол. Я встала и спросила, что они хотят купить.

Тридцатого сентября я закрыл дом на лесном хуторе и вернулся в город. Сразу после завтрака Кристина и жена уехали в Гульденберг, чтобы увезти белье и часть домашних вещей, которые нужны на городской квартире. Когда они уехали, я пошел к себе в кабинет упаковывать книги и мои записи. Потом заглянул к Иоганне, которая шила в гостиной кукольные платья. Я сказал, что выйду на часок прогуляться.

Обойдя хутор, я углубился в лес. Я брел по тропинкам, последний раз за этот год наслаждаясь беззлобной, уютной дикостью природы. Я прислушивался к щебету птиц, ощупывал папоротник и мох, вдыхал смолистый аромат древесной коры, гладил живые деревья и считал годовые кольца на спилах сложенных штабелями бревен. Я так глубоко и страстно впитывал в себя запахи лета, будто предчувствовал приближение смертного часа. Я целиком отдался сладкой боли расставания, разлуки с лесом, летом и покоем. Теперь можно возвращаться в город. Ничто из произошедшего за год не удивило меня, и я готов ко всему, что еще произойдет, готов принять это равнодушно.

В середине дня вернулась Кристина, чтобы забрать меня и дочь. Когда мы вместе еще раз обошли комнаты, проверяя, закрыты ли окна, я шутил с Кристиной, и она счастливо смеялась. Я благодарно погладил ее по щеке, тогда она вдруг взяла мою руку, страстно поцеловала ее и прижала к своей груди. Мы стояли, глядя прямо в глаза друг другу. Я чувствовал ее нежную грудь, бешеный стук ее сердца и не мог отнять руки.

— Не надо, Кристина, пожалуйста, — шепотом попросил я.

— Хорошо, доктор, — сказала она и отпустила мою руку.

Мы взяли Иоганну, сели в машину и поехали в Гульденберг. У въезда в город Кристина подрулила к обочине, чтобы уступить дорогу цыганам, которые со своими фургонами и лошадьми покидали Гульденберг. Мужчины сидели на козлах, небрежно придерживая вожжи. За последним фургоном бежала пара лошадей. Босоногий мальчишка ехал верхом на гнедой кобыле. Он тоже не удостоил нас взглядом. Когда они скрылись из виду, мы въехали в город, к моему дому на Рыночной площади, где нас ждала моя жена.