Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

Подошел Хорн, и мы отправились в город по мощенной булыжником дороге, спускающейся по склону Замковой горы. Стояла такая тишина, что наши шаги, казалось, раскалывали ее.

— Собираетесь куда-нибудь уехать на лето? — вежливо спросил Хорн. По его голосу было заметно, что ему скучен сам вопрос, поэтому на интерес к ответу рассчитывать тем более не приходилось.

— Нет, — сказала Ирена, — мы поедем в отпуск только осенью, — она повернулась ко мне. — А вы, доктор?

— Я еду завтра на свой хутор. Мне не хотелось пропускать вашего четверга.

— Весьма польщен. Спасибо! — откликнулся Хорн.

Он сказал это так быстро и сухо, будто влепил мне пощечину. Ирена перевела удивленный взгляд с Хорна на меня, я недоуменно пожал плечами.

Мы шли по городу молча. Горело лишь несколько фонарей. Иногда, когда мы проходили мимо крестьянских дворов, считавшихся теперь находящимися в пределах городской черты, начинала лаять собака. В остальном было тихо, на улицах — ни души. У Отбельного луга мы, словно сговорившись, остановились, разглядывая цыганский табор. Были отчетливо видны силуэты фургонов. Светили притененные огоньки, до нас доносились негромкие голоса.

— Странные люди, — сказала Ирена. — Стараюсь понять их и не могу. Они похожи на детей, которые не хотят становиться взрослыми.

— Можно подумать, что к этому стоит стремиться, — пробормотал Хорн.

Он сунул руку в карман пиджака, достал сигарету и зажигалку. Закурив, он спросил:

— Вас никогда не подмывало сломя голову бежать из этого города?

— Нет, — ответила Ирена и засмеялась. — А с какой стати? Ведь то, от чего так бежишь, все равно тебя настигнет.

— Если убежать вовремя, то по крайней мере будет фора. Несколько дней, несколько часов на передышку.

— Вы говорите как-то потерянно. Что вас мучает?

— А я и есть потерянный человек, Ирена. Не смейтесь, доктор.

— Извините, я смеялся вовсе не над вами. Мне вспомнилась старая цыганка. На прошлой неделе она вылечила мою пациентку от стригущего лишая. Вылечила заговором. Я сам убедился в этом. Может, надо сходить к старухе и засвидетельствовать свое почтение? Так сказать, как коллега коллеге.

— Вас раздражает, что она тоже владеет искусством врачевания?

— Нет, Ирена, это меня не раздражает. Скорее веселит. Ведь моя наука не признает заговоров. И я разделяю точку зрения классической медицины, ибо не могу в своей работе полагаться ни на бога, ни на ведьмовские чары. Просто не имею права, это было бы безответственно по отношению к пациентам. А кроме того, это было бы преступлением против человеческого разума. И все же, что бы я ни говорил, приходится признавать этот непонятный факт, это чудо. Но я не собираюсь предавать мою науку (хотя она не может мне многого объяснить) или идти на выучку к цыганке. Тем не менее я отдаю должное ее умению.

Я замолчал и посмотрел на Хорна, но он глядел на цыганский табор и, казалось, не слышал меня.

— Извините, я не хотел докучать вам, — продолжал я. — Предлагаю согласиться с тем, что жизнь — это маленькая вечность. Эта мягкая ночь должна примирить вас с самим собой. Сделайте это ради себя же самого.

— По-моему, вы лезете не в свое дело, доктор.

Хорн сказал это тихим, ровным голосом, и только резкое движение, которым он швырнул сигарету на землю, а потом раздавил ее, выдало его раздражение.

— Я не хотел вас обидеть…

— Ладно, доктор, — перебил он меня. — Довольно.

Ирена тронула Хорна за руку. Потом она показала на молодого цыгана, который возник в дверном проеме фургона. В мерцающем свете керосиновой лампы мы видели только его профиль, курчавые волосы, обрамляющие лицо. Хорн молча отвернулся, и мы двинулись дальше. Перед домом бургомистра мы попрощались с Иреной. Когда она подала руку, мне показалось, будто я увидел в ее зеленых глазах какой-то трепет, будто я услышал какой-то безмолвный шепот нежности. Но она тут же отняла руку, пожелала спокойной ночи, шагнула на крыльцо и открыла дверь.

Я пошел с Хорном по Красильной улице до молочной, где наши пути расходились. Я пообещал вернуться в город в сентябре, точно к очередному четвергу.

— В вашем любезном интересе к моим докладам и моей персоне есть что-то унизительное, — сказал Хорн. — Кто вам дал право на эдакое высокомерное сочувствие?

Я засмеялся, коснулся его руки и, вздрагивая от смеха, ответил:

— Вы заблуждаетесь, мой дорогой, мой славный господин Хорн. Это не сочувствие, а профессиональный интерес. Я лишь пытаюсь определить диагноз.