Сегодня мой черед. Делать совершенно нечего, и я, гонимая скукой, слоняюсь по лабораториям, заглядываю в электронку. В ней темно и душно. Тонкий солнечный луч, проникнув в щель между черными портьерами, споткнулся обо что-то и образовал зигзаг. Новый линолеум издает тяжелый запах формалина.
Я включаю рубильник. Со странным звуком «шшш-уак-уак» лаборатория освещается мощными люминесцентными лампами. В центре красуется электронный микроскоп — чудо нашего века. Его устремленная вверх серебристая колонна напоминает готовую к запуску ракету. Гигантский куб вакуумной установки кажется рядом с ней приземистым и тяжелым. Бесчисленные провода тянутся к электрическим системам, разноцветные тумблеры и кнопки молча отдают по-английски приказы: «Off’», «On», «Light». На полу валяются цветные буклеты и белый халат, одолженный полгода назад для съемок микробиологического фильма «Люминесценция».
Я поднимаю с полу инструкции — серое облако пыли медленно оседает на платье. После описания прибора указана его стоимость — 80 тысяч долларов. Дальше объясняется, что микроскоп может работать в три смены, то есть двадцать четыре часа в сутки. Но раз в неделю его надо чистить. И, хотя день простоя обходится в 400 долларов, это необходимая мера для успешной и долговечной работы прибора.
Что-то, напоминающее совесть, шевельнулось в моей душе. Мертвый экран, как пустая глазница, не сводит с меня слепого укоризненного взгляда. Я прижимаюсь лбом к прохладной серебристой колонне. Господи, какой стыд! На кафедре тихо, как в морге. Я запираю электронку и, точно боясь опоздать, почти бегом устремляюсь в библиотеку.
Через месяц, прочитав несколько книг по электронной микроскопии, я научилась включать прибор. Самым трудным оказалось приготовление образцов. Для эксперимента требовались препараты, выполненные с ювелирной точностью и чистотой, и каждый отнимал пять-шесть дней. Часто, после недели кропотливой возни, я убеждалась, что образец ни к черту не годится. Я выбрасывала его в корзину и начинала все с начала. И вот после долгих и, казалось, безнадежных усилий, мне удалось впервые вставить тончайшую пластинку в микроскоп. Я включила прибор. Раздалось легкое гуденье, вспыхнуло табло, и туманные загадочные картины поплыли на зеленом дрожащем экране. Сердце колотилось, я первый раз в жизни испытала сладкое чувство победы.
— Ты не радуйся, змея, — охладил мой пыл заглянувший в электронку Эдик Куров. — Ты лучше объясни людям, что тут на экране плавает.
— А иди ты к черту, — огрызнулась я, — не твоего ума дело.
— Похоже, — и не твоего, — не унимался Эдик. — Оставь свои тщетные научные потуги и пошли в кино.
Но однажды утром Леонов ворвался в электронку.
— Ну, как успехи? Когда начнем работать?
Я высыпала на стол полсотни микрофотографий.
— Прекрасно! Вандерфул! — восхитился Алексей Николаевич, с наслаждением разглядывая черные пятна и кляксы на сером мутноватом фоне, — немедленно садимся писать статью. Симпозиум не за горами.
— Какая статья! Какой симпозиум!? Я же понятия не имею, что это значит?.. Как расшифровать?
— Но проблем. Интерпретация — дело творческое, — наставительно сказал Леонов. — Записывайте. — И, отодвинув рукой снимки, начал диктовать: «При увеличении в 20 тысяч раз отчетливо видны агрегированные участки, а также монокристаллы, скопившиеся в правом верхнем углу снимка. Поверхность их хлопьевидная, что ясно указывает на преобладание монтмориллонита в составе глинистой фракции».
— Алексей Николаевич, — взмолилась я. — Откуда вы это взяли? А если все эти черные пятна — просто пыль и грязь? Я еще не умею готовить образцы для опыта.
— Пыль и грязь? — задумчиво переспросил Леонов. — Не знаю. Но вообще… не исключено и даже возможно. Впрочем, это тоже надо доказать. Пусть те, кто сомневаются в нашей трактовке, сами сделают электронные микрофотографии. Ну… поехали дальше, — нетерпеливо сказал он, снова принимаясь диктовать.
Через два месяца наша первая совместная статья появилась в крупнейшем журнале Академии Наук, а вскоре была перепечатана несколькими иностранными изданиями. Мы получили приглашение прочесть лекции по тонким структурам глин в Киеве и в Новосибирске. Наша слава росла.
Приезжающих на кафедру коллег профессор Леонов первым делом тащил в электронку. Приоткрыв слегка дверь, он просовывал голову в щель и почтительным шопотом спрашивал:
— Разрешите на секундочку, Нина Яковлевна. Если можно, покажите нам ваше детище.
Читать дальше