Людмила Штерн - По месту жительства

Вечером того же дня в Смольном было экстренное совещание, вопрос поставили перед Никитой, и Ц.К. постановило: «Превратить колхоз „Сельцо“ в передовое советское хозяйство, сделать Сельцо жилым поселком городского типа, городом-спутником Ленинграда». Отпустили на это миллионы.

Первым вознесся абрикосового цвета клуб с колоннадой, капителями, барельефами и одной кариатидой. Затем воздвигли ясли-школу-детский сад и даже поручили левому художнику расписать стены. Обманутый теплым ветром шестидесятых годов, бедняга создал эскизы панно по мотивам Шагала, но был отвергнут. Ввиду протечки радиаторов детский комплекс пустовал два года. Потом появился блок общественного питания: кафе «Синяя птица» и ресторан «Алые паруса». Своей причудливой конфигурацией блок напоминал то ли бублик, то ли улитку, то ли Нью-Йоркский музей Гугенхайма. Не иначе, как архитектор Ленпроекта побывал на американской промышленной выставке в Сокольниках.

Завершилось строительство города-спутника шестью пятиэтажными домами «со всеми удобствами». Однако колхозники не спешили переселяться и ликовали явно недостаточно. Куда деть личных коров, а гусей, а поросят? Эти проблемы были решены быстро и мудро, — на правлении колхоза председатель доходчиво объяснил народу, что через три недели экскаватор сравняет их избушки и сараи с землей, — в этом месте запланирован стадион и плавательный бассейн.

…Не успели пейзанцы сдать бутылки после новоселья, как в городе-спутнике началась дизентерия. В течение трех дней заболело 60 человек. Тревожные сообщения об эпидемии дошли до Минздрава, до Ц.К. Отговориться немытыми фруктами не удалось, — фруктов в Сельце отродясь не бывало. И назначена была в Сельцо комиссия с участием всех, кто проектировал и строил новый город-саттелит. В нашу контору тоже пришел телекс из Смольного с приказом явиться на место происшествия. Накануне предусмотрительный директор улетел в Казахстан, главный инженер слег с радикулитом, а начальник отдела даже вывихнул ногу. В члены комиссии записали меня.

И зимним лиловым утром, ставшим, как мы увидим, поворотным в моей судьбе, — я отправилась в колхоз «Сельцо». Замызганный, проржавевший автобус притащился в Сельцо с часовым опозданием и, когда я, отряхивая с сапог мокрый снег, ввалилась в правление, там было пусто и тихо. Секретарша в валенках и позолоченных цыганских серьгах удивленно подняла ниточки выщипанных бровей и низким простуженным голосом сказала:

— Вы бы спали подольше. Они уже больше часа в ресторане заседают, скоро обедать будут.

В «Алых парусах» в тяжелых клубах папиросного дыма, за сверкающими полированными столами в виде буквы «Т», заседала комиссия. Сквозь стеклянные двери я разглядела бесчисленные бутылки нарзана, бутерброды с чем-то кораллово-красным и дымчато-черным, вазы с пунцовыми яблоками и тяжелыми бананами. Очередной оратор, — мне виден был его мясистый затылок, — энергично жестикулировал, председатель комиссии ритмично качал головой. Все выглядело так торжественно и величественно, что я постеснялась войти, повернулась и побрела по Сельцу.

В самом центре поселка возвышалась серая кирпичная водонапорная башня, украшенная белыми гигантскими цифрами — 1963. Мне почему-то захотелось узнать, есть ли год постройки на пирамиде Хеопса… Вокруг башни громоздились кучи мусора, битого стекла и кирпича. Вдоль развороченной грузовиками дороги, погруженные в талый снег и вязкую глину, прихотливо извивались доски, служившие тротуаром. Рядом зияли незакопанные траншеи, в которых утопали в воде трубы первой в Сельце канализации.

Увязая в грязи, с трудом переставляя ноги, я шлепала вдоль траншей. Вскоре и дорога и траншея потеряли свои очертания — глубокие следы шин, как шрамы, избороздили все вокруг. Не иначе, как двадцатитонный Белаз буксовал на русском бездорожье. Вот колея оборвалась, — похоже шофер дал задний ход и врезался гигантскими колесами в открытую траншею. Трубы были искорежены и завалены глиной. А вот и следы гусениц — наверно беднягу-шофера выручал за полбанки колхозный тракторист. Из разбитых труб смердило и что-то сочилось с хлюпаньем и шипением. Я подняла голову, и взгляд мой уперся в гордую башню — 1963.

И внезапно, как озарение, передо мной возникла стройная картина эпидемии. Из раздавленной канализационной трубы все, мягко выражаясь, нечистоты, с дождем и снегом проникали в землю, в водоносный горизонт, уровень которого был в каких-нибудь двух метрах под землей, и оттуда башня — 1963 качала воду для мытья и для питья. Живучий народ, странно, что еще никто не помер.