Мария Метлицкая - В тихом городке у моря

– Катенька! – хрипло выкрикнул он. – С тобой все в порядке?

Она зажмурила глаза и заскулила, как щенок с перебитыми лапами.

Он встал перед ней на колени, схватил ее холодные, почти ледяные руки и стал целовать мокрое, искривленное гримасой лицо. Она пыталась вырваться, шепча слова, которых он не мог разобрать, вырывала руки, подтягивала одеяло, словно пыталась спрятаться от него.

Наконец ей удалось вырваться, освободиться от его рук, и она прошептала:

– Уходи, Ваня. Прошу тебя, уходи. Все закончилось, и ничего не будет. Ты меня понял?

Она повернулась, и Иван увидел ее глаза – неживые, пустые, чужие.

– Что с тобой? – тихо спросил он. – С тобой что-то случилось?

– А ты так и не понял? Какой же ты дурачок!

– Тебе плохо? Что-то болит? Так давай срочно в больницу! Я побежал за такси? Или, может быть, «Скорую»?

Катя рассмеялась странным, холодным, дребезжащим смехом:

– В больницу? В больницу не надо. Зачем? Я только что оттуда, Ваня.

Он смотрел на нее во все глаза и снова ничего не понимал.

– Из больницы? – тупо переспросил он. – А что ты там делала?

– Аборт, – коротко ответила Катя и отвернулась. – Уходи. Уходи, я тебя умоляю.

Он медленно поднялся с колен, зачем-то отряхнул брюки, замер на несколько минут, словно прикидывая, что ему делать, и, так ничего и не придумав, вышел за дверь.

Проходя мимо кухни, он увидел Катину мать, та стояла у окна и курила. Его шаги она, разумеется, слышала. Но не обернулась.

Да он и не ждал.

Иван вышел на улицу, сел на лавочку у подъезда, достал пачку сигарет и коробок спичек, попытался закурить, но спички ломались, и все никак не получалось. Он бросил на асфальт и коробок, и безжалостно смятую сигаретную пачку. Медленно поднялся со скамейки и пошел вперед, не понимая, куда идет и зачем. Он почти не отрывал ног от земли – они были словно налитые свинцом, неподъемные, как чужие. Он не заметил, как пошел мокрый, крупными хлопьями снег. Как прохожие торопливо бежали в метро и на остановки автобусов, как морщились и поднимали воротники, вытирая мокрые лбы и щеки. Он не видел людей, с опаской обходивших его, спотыкался о какие-то камни, бордюры, наткнулся на дерево, чуть не расшибив себе лоб. Отпрянул от него и снова пошел вперед. Наконец он понял, что страшно, нечеловечески устал, и плюхнулся на какую-то бетонную плиту, мокрую и скользкую. Смеркалось, он удивился и оглянулся – неужели вечер? Сколько же он шел? Он осматривался и не узнавал ни район, ни улицу, куда его занесло. Он понял одно: что дальше идти не в силах – ноги дрожали и гудели, руки ходили ходуном, невыносимо ныли поясница и шея. И тогда он уронил голову в руки и наконец заплакал.

Он плакал так горько, как плакал только в детстве, когда его наказывал дед или когда он в пять лет на детской площадке потерял любимого Буратино с облупившимся пластмассовым носом. Буратино, разумеется, не нашелся, его украли. И сегодня у него снова украли – Катю, ребенка. Украли жизнь.

С трудом, с невероятным усилием Иван заставил себя встать, нащупал в кармане какие-то деньги, подошел к дороге и поднял руку. Такси, на удивление, остановилось быстро.

– Беляево, – бросил он, и шофер кивнул.

«Повезло, – мелькнуло у Ивана. – Хоть здесь повезло». Он сел на заднее сиденье и закрыл глаза. Уснул? Нет, впал в какое-то забытье, словно провалился в глубокую яму, отдаленно чувствуя, как резко тормозит машина, видимо на светофоре, а потом так же резко берет с места, и водитель что-то недовольно бурчит.

– Плохо тебе, парень? – услышал он.

Открыл глаза и молча кивнул.

Наконец доехали, и машина остановилась у его дома.

Шофер обернулся:

– Деньги-то есть?

Он снова вытащил из кармана смятые деньги и протянул весь комок водиле. Тот со вздохом отсчитал купюры, вернул ему оставшиеся и достал из-под сиденья что-то завернутое в газету:

– Возьми, парень! Точно поможет!

Иван понял, что это бутылка, пробормотал «спасибо» и почти вывалился из машины. Покачиваясь, словно пьяный, вошел в подъезд и нажал кнопку лифта, мучительно вспоминая свой этаж. Он долго не мог попасть ключом в замок, наконец справился, ввалился в квартиру, не зажигая свет и не выпуская бутылку из рук, рухнул на кровать и закрыл глаза. Спустя какое-то время обнаружил, что бутылка, завернутая в газету, по-прежнему крепко зажата в правой руке. На ощупь он отвинтил пробку и жадно глотнул. Теплая водка обожгла горло, он поперхнулся, закашлялся, но через пару минут стало полегче. Он лежал и пил ее как воду – жадно, большими глотками, пока не обнаружил, что бутылка пуста. А потом он уснул.