Игорь Козлов - Время «Ч»

Я не знал, на что собирается плюнуть Генка. Я хотел сказать, что по графику мой отпуск в декабре, что я опять поругался с женой… Но вдруг, совершенно неожиданно, памятью чувств — мгновенной и яркой — я вспомнил, как мы втроем: Генка, я и Толик — это третий «мушкетер» из нашей детской компании — каждое лето ездили на каникулы в Гурзуф. В те времена Крым еще не был так популярен. Мы находили дикие пляжи, заплывали далеко в море, валялись на круглых, похожих на спины бегемотов, валунах, читали, спорили, ругались… Одним словом — росли и самоутверждались. Сколько раз, приближаясь к берегу после очередного заплыва, мы ахали и удивлялись этому крошечному кусочку земли, который здесь круто поднимался горами вверх, образуя — вместе с морем — некое подобие зеленого пакетика, казалось, он старается завернуть, упрятать от всего мира маленькую скалистую бухточку нашей юности…

Я вспомнил Большую гурзуфскую скалу, на которой на спор просидел целые сутки. На вершине ее собирались ветры всего побережья. В обед сюда прилетали пряные ароматы борща, к вечеру сизые дымки многочисленных мангалов сливались в один могучий поток ржавого шашлычного запаха… А я сидел на скале с буханкой черного хлеба и утром с высоты увидел такой рассвет!

Даже после моего корявого описания Генка не выдержал, взял шерстяное одеяло и полез ночевать на этот крошечный гранитный островок, повисший между небом и морем.

Но Генка все равно проспал: чтобы увидеть мой рассвет, нужно было всю ночь дрожать от холода…

Я вспомнил, как начал нырять. Как застрял в подводном гроте и, задыхаясь, вырвался на поверхность весь изрезанный и исцарапанный…

Многое вспомнил я в эту короткую телефонную паузу. А Генка ждал, молчал, и тишина в трубке шуршала морским прибоем.

— Ладно, — наконец сказал я. — Давай попробуем…

Мы встретились на Курском вокзале. Толик — полысел, Генка — потолстел, а я… И, словно перехватив мой взгляд, Генка восторженно завопил:

— Ну, ты побурел, мужик! Хорош! Хорош!.. Слушай, нам нужно общнуться! Давно хочу написать что-нибудь этакое… И название подходящее уже есть — «Монолог водолаза»! Здорово?

— Лихо! — сказал я.

— Оригинально! — отметил Толик.

И мы громко заржали, спугнув с перрона стайку воробьев.

Поезд тронулся… Мы сидели в коробочке купе и напряженно глядели друг на друга. Попытались поговорить о делах, но ничего не вышло.

Генка не любил рассказывать о своем творчестве. Он писал стихи для детей, многие из них стали популярными песенками, их с удовольствием распевали. В общем, это была известность. Но Генка стыдился своей деятельности… И я понимал почему. Я хорошо помню его юношеские стихи. Генка болезненно воспринимал мир. И образы его творений напоминали капли яда. Они медленно отравляли душу, но в то же время была в них какая-то необъяснимая прелесть. Прочитав их однажды, человек, как наркоман, в тяжкие минуты снова тянулся к ним и находил облегчение… Ясное дело, что такие стихи никто не печатал. Генка долго мотался по редакциям… Наконец кто-то дал ему дельный совет, и, блестяще владея техникой версификации, он покорил «легкий жанр». Жизнь его стала спокойнее, обеспеченнее, но… Я много раз замечал, когда мы с Генкой входили в книжный магазин и он видел на прилавке сборники «взрослых» поэтов, глаза у него наполнялись лютой злобой.

Толик о своей работе ничего не мог рассказать… Он с детства имел склонности к математике. В старших классах на всех уроках решал задачки «повышенной трудности» — готовился поступать на мехмат. С гордостью показывал нам грамоты, завоеванные на городских математических олимпиадах, даже ездил в Болгарию на «международную встречу»… Перед выпускными экзаменами Толика вызвали в райком комсомола. На наши вопросы он ничего не отвечал, переводил все в шутку. Потом он поступил в какой-то таинственный вуз. Сейчас работал в «почтовом ящике». Однажды он мне показывал его издалека. Здание оправдывало свое название: огромный стеклянный ящик стоял за пузатым забором, из кирпичей этого забора наверняка можно выстроить новый жилой массив…

А я?.. Что я мог им рассказать? Закончил училище, плавал на пограничных сторожевых кораблях… И вот неумолимая логика службы пришвартовала меня к штабному столу…

Пришла проводница, принесла жиденький чай. Мы быстро похлебали его и легли спать.

О, Гурзуф!.. Милый моему сердцу Гурзуф! Что случилось с тобой?.. Мы стояли на автобусной остановке и с ужасом наблюдали, как по твоим узким извилистым улочкам снуют толпы отдыхающих. Воздух был пропитан суетой и желанием урвать хоть чего-нибудь…