Игорь Козлов - Время «Ч»

— Так точно. Бабушка моя в Глебовске живет.

Майор как-то неестественно дернул рукой, будто хотел прикрыть ладонью свои наградные планки, на которых были представлены медали — «юбилейные» и «за выслугу лет».

— Ты извини, что я так… — тихо сказал он.

— Все правильно, товарищ майор. Сам виноват — расслабился. Разрешите идти?

Майор торопливо козырнул и быстро пошел к железнодорожному переезду.

«Откуда он взялся?» — удивился Кондрашов и тут же вспомнил, что за дорогой, в километре отсюда, расположена воинская часть. Как же он забыл про нее?

Утром Павла разбудил нахальный воробей. Он сидел на подоконнике. «Вот гад!» — зло подумал Кондрашов. Он подошел к окну, турнул горластого гостя и снова завалился на мягкую перину.

За годы службы на границе Кондрашов привык отключаться в любое время суток — была бы возможность! — и спать крепко, воистину по-солдатски. Но сейчас, в спокойной обстановке, сон почему-то не шел. Павел открыл глаза, еще раз окинул взглядом родимую комнатушку, в которой провел столько лет. Все в ней осталось по-старому: ободранный письменный стол, самодельный шкаф, книжная полка. На стене фотография — отец и мать, молодые, в день свадьбы… Отец в кителе со стоячим воротничком. Мать — в пестрой кофточке, перешитой из японского кимоно… Они улыбаются и еще не знают: через год у них родится мальчик, а еще через год их самолет, перелетев пролив, в тумане врежется в сопку. А Павел был тогда в Глебовске, бабушка уговорила родителей оставить внука на все лето. Где-то там, на Сахалине, их могила… Бабуля говорит, что нужно когда-нибудь съездить туда, но Павел не очень понимает — зачем?

Кондрашов вообще не любил могилы. В свои двадцать четыре года ему уже приходилось терять товарищей. Хоронили рядом с заставой, рвали мерзлую землю взрывчаткой… На похоронах были родители погибших солдат. А потом еще несколько недель от них на заставу приходили письма к сыновьям — почта работает медленно. И каждое такое письмо болью отдавалось в сердце. В одном из конвертов лежал рубль — мать писала: «купи конфеток…» Павел долго не знал, что с ним делать, может, переслать обратно? И наконец принял решение: когда приехала автолавка, купил килограмм дешевой карамели, а вечером, после ужина, сказал солдатам, откуда эти конфеты, и раздал — каждому по одной штуке.

Павел, пытаясь отогнать эти воспоминания, дернулся на другой бок. Надо жить… Теперь он — начальник заставы. И он сделает все, чтобы его солдаты не попали под внезапный удар, чтобы над их телами не рыдали матери… Конечно, на границе всякое бывает — ведь это, считай, линия фронта. Но на то ты и командир, для того тебя и учили, чтобы мог предвидеть, понимать, оценивать обстановку… Нет, никогда не простит он себе те могилы. Пусть не его это вина, но… и его тоже.

Скрипнула дверь — в комнату вошла бабуля, присела на краешек кровати, положила на плечо теплую ладошку, спросила:

— Не спишь, Павлик?

Он повернулся, улыбнувшись, сказал:

— Доброе утро.

— Ты ночью стонал, так горько… Болит что-нибудь?

— Нет, это… наверно, с дороги.

Бабуля прижала пальчики к подбородку, качала сухонькой головкой, ее васильковые глазки смотрели жалостливо, печально.

— Жениться тебе нужно, Павлуша.

— Да я не против, — усмехнулся Кондрашов. — Найди мне невесту, бабуля. За тридцать суток успеешь?

— Ох, баламут! — хохотнула бабка. — Вставай, я блинков напекла…

Павел стоял перед зеркалом в новом джинсовом костюме. В Москве он зашел в спортивный магазин, спросил у смазливой продавщицы: скоро ли ожидается этот дефицитный товар? Девушка стрельнула глазами на молоденького офицера-пограничника, на его новенький орден. Она профессиональным взглядом окинула бравую Пашкину фигуру, тихо сказала: «Подождите», — и скрылась в недрах магазина. Через несколько минут продавщица вернулась с прозрачным пакетом, в котором лежала престижная одежда.

Кондрашов повертелся перед зеркалом. Костюм ему нравился — легкий, удобный, прочный…

— С приездом, Павел Иванович!.. Что, никак не налюбуешься?

Кондрашов быстро глянул в сторону — на пороге стоял участковый Говоров.

— Сергей Петрович! — радостно воскликнул Пашка, бросился к милиционеру, порывисто обнял его, чуть не сбил с головы фуражку.

Говоров был растроган и даже немного смущен.

— Ну-ну… — дрогнувшим от волнения голосом сказал он. — Что ты меня тискаешь, как девицу? Побереги пыл…