Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Я спрятался внутрь, когда перестал чувствовать лицо. Совершил свои омовения. Я не ходил в туалет по-большому три дня.

Цифровой дисплей рядом с интеркомом на потолке показывал 18-11ЕСТ-0456.

Когда хлоп-хлоп двери в ванную затихло, я расслышал из-за изгиба коридора тихий голос со странной интонацией. Оказалось, перед окном коридора на стуле из спальни сидел старый добрый Орто Стайс. Сидел лицом к окну. Окно было закрыто, и он прислонился лбом к стеклу, то ли бормоча, то ли напевая себе под нос, очень тихо. Вся нижняя часть окна запотела от его дыхания. Я подошел к нему со спины, прислушался. Ежик на его затылке был бледно-серого цвета акульего брюха, такой короткий, что просвечивала кожа. Я встал более-менее за его стулом. Я не мог расслышать, говорит он или напевает. Он не обернулся, даже когда я погремел зубной щеткой в стакане НАСА. На нем был классический прикид Тьмы: черная толстовка, черные треники с красно-серой шелкографией «ЭТА» на обеих штанинах. Босые ступни стояли на холодном полу. Я стоял прямо у стула, но он так и не обернулся.

– Эт кто тама? – спросил он, глядя прямо перед собой в окно.

– Привет, Орт.

– Хэл. Ты че-то раненько.

Я еще погремел зубной щеткой, обозначая, как пожимаю плечами.

– Ну, знаешь. Проснулся и не спится.

– Что случилось?

– В смысле? – спросил я.

– Голос у тя. Едрён-батон, ты плачешь? Что случилось?

– Я не плачу, Орт, – мой голос был нейтральный и немного озадаченный.

– Ну лады, – Стайс подышал на стекло. Поднял руку, не меняя положения головы, и почесал ежик на затылке. – Встал и не спится. Ну че, буим седни с инасранцами играть али как?

Последние десять дней хуже всего я чувствовал себя рано утром, до рассвета. Есть что-то стихийно-ужасное в дорассветном пробуждении. Над границей дыхания Тьмы окно было прозрачным. Здесь снег не так кружился и колотил в окно, как на восточной стороне здания, зато благодаря отсутствию ветра на подветренной стороне было отлично видно, как плотно валит снег. Как бесконечно опускающийся белый занавес. С восточной стороны небо просветлялось, было более бледного серо-белого оттенка, напоминая ежик Стайса. Я осознал, что из его положения видно только конденсат дыхания, никаких отражений. Я скорчил у него из-за спины несколько гротескных, растянутых, пучеглазых рож. Мне от них стало только хуже.

Я погремел щеткой.

– Ну, если и будем, то не на улице. У западных сеток сугробы до верхней стропы. Придется им поискать помещение.

Стайс подышал.

– Откеда у нас те помещение с трицитью шестью кортами, Инк. Максимум, наверн, двенадцать в клубе «Винчестер». В сраном «Маунт Оберне» их и то восем.

– Им придется развозить нас по разным местам. Это геморрой, но Штитт такое уже проворачивал. Я думаю, настоящая переменная – это успели ли вчера ночью квебекские ребята приземлиться в Логане до того, как его замело.

– Логан, гришь, закроют.

– Но я думаю, если бы они прилетели вчера ночью, мы бы знали. Марио говорил, Фрир и Сбит пристально следили за обновлениями FAA [211] Федеральное управление гражданской авиации США. с самого ужина.

– Парни ждут, как бы поиксить тормознутых эносранок, которые даж нох не бреют, штоль?

– Я бы сказал, они застряли в Дорвале. Готов спорить, Ч. Т. как раз сейчас этим занимается. Возможно, за завтраком будет какое-то объявление.

Это было очевидное приглашение для Тьмы быстренько спародировать, как Ч. Т. вслух спрашивает по телефону у квебекского тренера, стоит ли ему, Ч. Т., настаивать, чтобы они садились на чартерный наземный транспорт от Монреаля, или убеждать не рисковать и не ехать через Впадину в такую бурю великодушным, хотя и разочарованным тоном, чтобы квебекский тренер решил, что путешествовать 400 км до Бостона на автобусе в метель – его собственная великодушная идея, полностью открывается Ч. Т., раскрывая всевозможные психостратегии на усмотрение тренера, неистово шурша на заднем фоне телефонного разговора франко-английским словарем. Но Стайс так и сидел, прислонившись лбом к стеклу. Его голые ступни отбивали на полу какой-то ритм. В коридоре был дубак, и большие пальцы у него на ногах слегка посинели. Он резко выдохнул через сложенные губы, отчего толстые щеки слегка захлопали; эту привычку мы звали его конским фырчаньем.

– Ты тут сам с собой разговаривал, или напевал, а?

Повисла тишина.

– Слышал анехдот? – сказал он наконец.

– Давай послушаем.

– Интересно?

– Мне сейчас не помешает хорошее настроение, Тьма, – сказал я.