Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– Эй, Хэл?

– И, конечно, тебе обидно, Бу, что я все это пытался скрыть от тебя.

– Мне на ноль процентов обидно, Хэл.

– И конечно, ты удивляешься, почему я просто тебе не сказал, ведь ты все равно, конечно, знал, что-то да знал, по моментам, когда я висел в качалке вверх ногами с таким лбом, к которому Лайл и близко подходить не хотел. Ты сидел и позволял мне напропалую врать, что я просто оченьочень устал и измучился от кошмаров.

– Мне кажется, ты всегда говоришь мне правду. Тогда, когда надо.

– Чудесно.

– Мне кажется, ты единственный, который всегда знает, когда надо. Я, как ты, не знаю, почему мне должно быть обидно.

– Хоть раз будь гребаным человеком, Бу. Я живу с тобой, и вру тебе в лицо, и заставляю переживать и вдобавок обижаю тем, что пытаюсь врать.

– Но мне не обидно. Я не хочу, чтобы тебе было грустно.

– Да это нормально, Бу, злиться, когда тебя обижают. Сенсация, в твои почти девятнадцать лет, пацан. Это называется быть человеком. Если на кого-то злишься, это не значит, что он от тебя уйдет. Необязательно включать Маман и изображать тут тотальные доверие и всепрощение. Одного лжеца достаточно.

– Тебе страшно, что ты завалишь мочу даже через календарный месяц.

– Господи, я как будто не с человеком разговариваю, а с плакатом какого-то чувака с улыбкой. Ты вообще меня слышишь?

– И тебе нельзя пользоваться пузырьком Визина с мочой, потому что прямо на твой пенис будут смотреть, и на пенисы Пемулиса и Тревора.

– Солнышко за окном уже думает вставать. Это видно.

– Я всего где-то сорок часов без Боба Хоупа, а у меня уже внутри все узлом завязалось и я спать не могу из-за кошмаров. Такое ощущение, будто я застрял в дымоходе.

– Ты победишь Орто, и зубы у тебя больше не болеют.

– Пемулис и Аксанутый говорят, что месяц – это тютелька в тютельку. Единственное, что заботит Пемулиса, – можно ли засечь его ДМЗ для «Вотабургера». Он ходит в библиотеку и лопатит. Он предельно бдителен и функционален 321. А у меня, кажется, все наоборот, Бу. У меня словно дыра внутри. И она будет совсем огромной, через месяц. Гораздо больше размера среднестатистического Хэла.

– И как думаешь, что тебе надо делать?

– И с каждым днем дыра будет расти, пока не развалюсь на части. Я развалюсь на ходу. Развалюсь в Легком, или в Тусоне на жаре в 200 градусов на глазах у всех, кто знал Самого и думал, что я не такой. Кому я врал, и получал при этом удовольствие. Все это выплывет наружу в любом случае, вне зависимости от мочи.

– Эй, Хэл?

– И это ее убьет. Я знаю, что убьет. И боюсь, насмерть, Бубу.

– Эй, Хэл? Что ты будешь делать?

– Хэл?

– Бубу, я снова на локте. Скажи, что, по-твоему, мне надо делать?

– Мне сказать тебе?

– Я весь ушки на макушке, Бу. Слушаю. Потому что лично я не знаю, что делать.

– Хэл, если я скажу правду, ты разозлишься и скажешь мне идти на?

– Я доверяю тебе. Ты умный, Бу.

– Тогда Хэл?

– Скажи, что мне надо делать.

– По-моему, ты как раз сделал. Что надо. По-моему, как раз сделал.

– Понимаешь?

17 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Из-за отсутствия Дона Гейтли по болезни Джонетт Ф. отработала пять ночных смен подряд и после 08:30 сидела в переднем кабинете, описывала в Журнале предыдущую ночь, пытаясь придумать синонимы для слова «скука» и периодически окуная палец в чашку с обжигающим кофе, чтобы не уснуть, плюс слушая отдаленные звуки смыва туалетов, шипение душей и жильцов, звенящих спросонья на кухне и в столовой, и все такое, когда вдруг кто-то как заколотит во входную дверь Хауса – а это значит, что пришел, скорее всего, посторонний или новичок, а то в Эннет-Хаусе каждая собака знает, что главная дверь отпирается в 08:00 и всегда совершенно открыта для всех, кроме Закона, с 08:01.

В эти дни все жильцы знают, что самому дверь на стук открывать не стоит.

Вот и Джонетт Ф. сперва подумала, что это очередные полицейские 322, которые в костюмах и при галстуках, пришли привлечь еще жильцов в качестве свидетелей по ленцо-гейтли-канадской заварухе и все такое; и Джонетт достала планшет с именами всех жильцов в подвешенном правовом положении, кого надо бы увести наверх с глаз долой до того, как полиция переступит порог. Пара жильцов из списка как раз сидит в столовой на самом виду, трескает хлопья и курит. Джонетт взяла планшет как эмблему власти и пошла осведомляться, кто стучит, через окно у входной двери, и все такое.

И но пацан на пороге по-любому был не из полиции или суда, и Джонетт открыла незапертую дверь и впустила его, даже забив на объяснения, что стучать так-то необязательно. Парень был явно непростой, из высшего общества, примерно возраста Джонетт или чуть моложе, кашлял в завесе утреннего дыма в прихожей, сказал, что хотел бы поговорить, если можно, в сравнительном уединении с кем-нибудь, кто здесь считается за главного, так прям и сказал. Этот пацан – он так и лучился холодным алюминиевым лоском высшего общества, был то ли со странным загаром, то ли странной обветренностью поверх загара, и в самых белых хайтопах «Найк» из всех, что Джонетт когда-либо видела, и выглаженных джинсах, с типа стрелками, и странной шерстяно-белой куртке с АТЭ красными буквами на одном рукаве и серыми – на другом, и с зализанными темными волосами, влажными, типа как из душа, а не от геля, и полузамершими, волосами-то, на раннем уличном холоде, торчащими и замерзшими на челке, отчего его смуглое лицо казалось маленьким. Его уши тоже будто горели от холода. Джонетт окинула его холодным взглядом, ковыряясь мизинцем в ухе. Она следила за лицом пацана, пока мимо, как краб, пробежал Дэвид Кроун, несколько раз моргнул, глядя на мальчишку вверх ногами, обежал лестницу и начал взбираться по ней, считая лбом каждую ступеньку. Было очевидно, что парень не корефан и не бойфренд кого-нибудь из жильцов, который пришел подвезти кого-нибудь до работы или типа того. Как он смотрел, стоял, говорил и все такое – все излучало тепличность и привилегии, и школы, где ни у кого нет оружия, – просто другая планета привилегий по сравнению с планетой Джонетт Мари Фольц из Южного Челси, а потом из интерната достопочтенного Эдмунда Ф. Хини для Девочек с вызывающим и неисправимым поведением в Броктоне; и в кабинете Пэт, прикрыв дверь только наполовину, Джонетт нацепила на лицо вежливую враждебность, как всегда рядом с парнями из высшего общества без татух и со всеми зубами на месте, которые за пределами АН не обратили бы на нее внимания или посчитали бы, что из-за отсутствия передних зубов или проколотого носа они по типу лучше нее и все такое, с какого-то хрена. Впрочем, выяснилось, что у пацана не хватало эмоционального заряда, чтобы кого-нибудь осуждать или вообще замечать. В его речи слышалось характерное бурление от избытка слюны, которое Джонетт знала охренеть как – речь человека, который совсем недавно отложил трубку и/или бонг. От жары в кабинете Пэт волосы парня начали оттаивать и капать, и оседали, сдувались на голове, как пробитая шина, из-за чего его лицо казалось больше. Видок у него был по типу, как говаривала четвертая миссис Фольц, хворый. Он весь выпрямился, заложил руки за спину и сказал, что живет поблизости и с недавних пор из какого-то такого досужего, вполне академического интереса подумывает, возможно, посетить какое-нибудь такое собрание Анонимных Зависимых, и все такое, просто от нечего делать, – короче, ровно та же окольная херня Отрицания, как у чуваков без зубов, – и сказал, что но просто не знал, где они проходят, подобные Собрания, или когда, и но знал, что тут недалеко «дом на полпути» «Эннет-Хаус» 323, который непосредственно работает с подобными Анонимными организациями такого рода, и потому хотел бы узнать, не мог бы он получить – или взять на время, ксерокопировать и немедленно вернуть либо по и-мейлу, либо факсом, либо заказным письмом, как будет удобней, – какое-нибудь такое релевантное расписание собраний. Он извинился за вторжение и сказал, что но просто не знал, к кому еще обратиться. Какой-то такой пацан по типу Юэлла, Дэя и борзого «если-ты-не-девушка-собложки-в-упор-тебя-не-вижу» Кена Э., который умеет делить столбиком и говорить слова по типу «досужий», но при этом не в состоянии прохавать, как пользоваться «Желтыми страницами».