Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

– У него болен царь в голове.

– В общем, когда этот совершенно отвратный тип, от которого ты меня спас, когда к нам подкатил – ну то есть. Прошу прощения. Когда он спросил, не угостить ли меня чем, у меня вдруг перед глазами встала книжка, и я типа в шутку, что ли, заказала «Калуа» и молоко.

– Я, мне лично нравится приходить сюда на вечера, когда я устал, после того, как уберут музыку, ради тиши. Также я иногда использую здесь телефон.

– В смысле, еще до того, как меня ограбили, я шла и трезво размышляла, как покончить с собой, так что чего уж волноваться о выпивке.

– Ты обладаешь некоторым сходством с моей женой.

– У тебя же жена умирает. Господи, я сижу тут и веселюсь, а у тебя жена умирает. Наверно, все потому, что я уже лет сто не чувствовала себя нормально, понимаешь? И я даже не говорю «хорошо», не говорю про удовольствие – не хочу сразу перехваливать, – но хотя бы как бы на нуле – даже, как это у них зовется, «Не чувствую боли».

– Я знаю значение этого. Я провожу целый день в поисках личности, которую, как я думаю, мои друзья убьют, каждый день выжидаю случая предать друзей, и прихожу сюда и телефонирую, дабы предать их, и вот вижу побитую женщину, которая в двух каплях моя жена. Я думаю: Реми, пришло время много пить.

– Ну, по-моему, ты хороший. По-моему, ты чуть ли не жизнь мне спас. Мне девять недель было так невмоготу, что я хотела чуть ли не покончить с собой, накуриться и не курить. Про алкоголь доктор Гартон ничего не говорил. Шоковую он часами расписывал, а про «Калуа» с молоком – ни слова.

– Катерина, я повествую тебе историю про невмоготу и спасение жизни. Я не знаю тебя, но мы пьяны вместе, и выслушаешь ли ты мою историю?

– Надеюсь, не о том, как кто-то Скатился на Дно из-за Веществ и учился Смириться, нет?

– Мне – я превосходный в обращении с креслом и не скатываюсь, куда нет желания. Сам я, предположим, швейцарец. Мои ноги, я был лишен их в годы юношества, будучи сбитым поездом.

– Наверное, несладко.

– У меня есть соблазн высказать, что ты не и не представляешь. Но я ощущаю, что ты имеешь представление о боли.

– Ты и не представляешь.

– Вот я в ранних двадцати годах, лишенный обеих ног. Многие мои друзья также: лишены ног.

– Видимо, крушение поезда было страшное.

– Также мой собственный отец: умер, когда его кардиостимулятор «Кенбек» угодил в диапазон ошибочного номера сотового телефона, далеко в Труа-Ривьере, в трагическом случае несчастья.

– Мой папка виктимно бросил нас и переехал в Портленд, который в Орегоне, со своим психотерапевтом.

– Также в это время – моя швейцарская нация, мы могучий народ, но не могучая нация, в засилье могучих наций. Наши соседи полны ненавистью, и неправедностью.

– Все началось, когда мама нашла в его бумажнике фотографию психотерапевта и такая: «Это что еще значит?»

– Для меня, который слабый собой, так больно быть без ног в двадцать лет. Так человечек чувствует себя гротескно в глазах людей; так свобода человека ограничена. Теперь я не в шансах заполучить работу в шахтах Швейцарии.

– В Швейцарии есть золотые шахты.

– Как скажешь. И просторы красивых территорий, но могучие нации во время моей утери ног совершили бумажное непотребство с землей моей нации.

– Вот же сволочуги.

– Это долгая история на обочине моей истории, но моя часть швейцарской нации во время моего пребывания без ног была вторгнута и осквернена более могучими, злопыхающими и соседними нациями, которые утверждали, как во времена Аншлюса Гитлера, что они нам друзья и отнюдь не вторгаются в Швейцарию, но наделяют нас дарами альянса.

– Просто гондоны.

– Это на обочине, но для моих швейцарских друзей и меня самого без ног это темная эра несправедливости и бесчестья, и чудовищной боли. Одни мои друзья укатились драться с бумажным вторжением, но я, мне слишком больно, чтобы иметь интерес драться. Для моего взгляда драка кажется без смысла: наши собственные швейцарские лидеры были убеждены притвориться, что вторжение на деле альянс; очень немногой не имущей ног молодежи не отторгнуть вторжение; мы не могли даже понудить наше правительство признать, что вторжение имеет наличие. Я слаб и, в боли, вижу все бессмысленным: я не вижу смысла в выборе драться.

– Ты в депрессии, вот что с тобой.

– Я не вижу смысла и не работаю, и не принимаю участие ни в чем; я одинок. Я думаю про смерть. Я не делаю ничего, только пью с высокой частотой, катаюсь по оскверненной сельской местности, иногда уворачиваясь от падающих снарядов вторжения, думая о смерти, оплакивая злоключения швейцарских земель, в великой боли. Но что я оплакиваю на деле – это себя. У меня есть боль. У меня нет ног.