Нгуги Тхионго - Кровавые лепестки

И вдруг каким-то уголком сознания я ощутил, что глаза ее устремлены на что-то смутно мне знакомое. Я присмотрелся внимательнее. И увидел его. Он жестикулировал, размахивая пустой бутылкой из-под «Таскера». Его голос заглушал другие голоса. Они спорили о достоинствах и недостатках Камару и Д. К. Он кричал: «Камару поет о нашем прошлом, он взывает к нашему прошлому, он хочет пробудить в нас мудрость наших предков. Но может ли это что-то изменить в нынешнем хаосе?» Другой возражал ему: «Его пение — треск сломанной цимбалы. Вот Д. К. — тот поет правду, он поет о нас, о молодых, живущих здесь, сегодня, о поколении, затерянном в городском хаосе». В спор вступил третий: «Мы не потерянное поколение. Понятно? И нечего оскорблять людей, посещающих бары, — это их личное дело. Ха-ха, я буду плясать под песенки Джима Ривза и Джима Брауна и взламывать сейфы, как ковбои из американских фильмов про дикий Запад». Еще один включился в спор, в его голосе звучала злость: «Посмотрите-ка на нашего ученого — экзамена не сдал, из школы вышибли, а вот, поди ж ты, читает нам лекцию о нашем умершем прошлом!»

Насилие мне противно и теперь, как раньше. Но Ванджа, сохранявшая до этих пор спокойствие и погрузившаяся в свои мысли, теперь не могла усидеть на месте. Я скорее почувствовал, чем увидел, как она возбуждена. Я глазам своим не мог поверить.

— Карега! Карега! — закричала она. Рука, державшая бутылку, застыла в воздухе. Его лицо, обращенное к тем людям, с которыми он спорил, медленно повернулось в нашу сторону. Он посмотрел на нас, затем подошел к нашему столику, с трудом пытаясь держаться прямо. Он плюхнулся на стул напротив Ванджи.

— Спасибо, — сказал он, не обращаясь, собственно, ни ко мне, ни к Вандже. — Я мог размозжить ему башку. И чего ради? — Он поставил локти на стол и обхватил руками голову. Потом поднял голову и смачно сплюнул на цементный пол. И снова опустил голову.

Кто-то бросил монету в проигрыватель, заиграла музыка. Голос певицы заполнил комнату печалью и тоской, он уговаривал, он предостерегал, постепенно покоряя, подчиняя своему магическому воздействию всех сидевших в баре. Я слушал, изо всех сил стараясь разобрать слова.

В этот момент я взглянул на Ванджу. Лицо ее исказилось болью. Увидев, что я смотрю на нее, она попыталась — не слишком успешно — улыбнуться, сбросить страдальческую маску.

— Ты помнишь, как я рассказала тебе о своем бегстве из дома? — спросила она.

— Да.

— Я сказала, что мать послала меня отнести сухой навоз в поле?

— Да.

— Так вот, я не все рассказала. Она попросила меня потому, что была нездорова и лежала в постели. Потом ее и в самом деле увезли в больницу. Ей сделали операцию: у нее оказался аппендицит. Она чуть не умерла. Я узнала об этом, когда танцевала в баре и, знаешь, засмеялась! Представляешь — засмеялась!

Люди покачивали бедрами, их тела точно сплетались с голосом женщины из музыкального автомата. Что в этих словах так растрогало молодежь? У меня не было теплых воспоминаний ни об отце, ни о матери, с ними был связан только страх, смутный страх, преодолевать который я так и не научился. Карега захрапел. Ванджа смотрела на него такими же глазами, какими однажды смотрела при мне на Абдуллу, — смотрела так, как будто их объединяла общая боль, общее крушение надежд. Меня замутило. Я испытывал неприятное ощущение человека, ставшего свидетелем чего-то личного, не предназначенного для посторонних глаз. Я довольно резко бросил Вандже: «Мы не можем его здесь оставить», вышел на улицу и взял такси. Мы усадили его в машину, и он тотчас же заснул. Ванджа молчала. Меня по-прежнему мутило. Камирито, где я еще раньше снял комнату для нас с Ванджей, был всего в полутора милях от Лимуру. Но мне показалось, что мы добирались туда всю ночь. Я заплатил шоферу три шиллинга. Попытался достать комнату для Кареги. Но все уже было занято. Нам не оставалось ничего другого, как поместить его в нашей комнате, пока он не проспится. Мы с Ванджей помогли ему подняться по лестнице и усадили на постель. Он сразу же рухнул навзничь и мгновенно уснул. Я присел на край кровати, мысленно перебирая все происшествия последних трех дней после отъезда из Илморога. Как я во все это впутался? Я был так счастлив до сих пор в своем привычном полусонном существовании. Ванджа сидела на другой кровати, казалось, она и не думала ложиться. Я подойду к ней, подумал я, чувствуя, как во мне разгорается желание. Я натянул на Карегу одеяло, прикрыв его с головой, и хотел было подойти к Вандже, как вдруг Карега проснулся и сел на кровати, беспокойно озираясь, не понимая, где он. Я присел на единственный стул в комнате. Я уже протрезвел, или, скорее, вся эта передряга меня протрезвила. Мне было грустно, и я чувствовал себя виноватым. Как я мог забыть, что этот несчастный пьянчужка всего лишь полтора года назад — хотя казалось, что произошло это давным-давно — побывал в моем илморогском убежище, и я позволил ему уйти? Как мог этот умный, полный надежд юноша так низко опуститься? Каким же образом использовать энергию молодых людей, их мечты для цели более высокой, нежели бутылка, музыкальный автомат и блевотина на цементном полу?