Нгуги Тхионго - Кровавые лепестки

Я ничего не мог с этим поделать. Я шпионил за ними, следил уголком глаза, и то, что я видел, заставляло меня сожалеть, что я слишком поспешно столкнул его со своей орбиты.

Вечерами я видел, как они вместе бежали по полю, цепляясь ногами за какие-то ползучие растения, среди желтых цветов в высокой траве, а когда возвращались, вся их одежда бывала покрыта колючками. Они часто гуляли по илморогскому кряжу, две далекие тени на фоне золотистого сияния заходящего солнца, исчезали за хребтом и возвращались в темноте или при лунном свете.

Любовь их созревала, как созревал в полях новый урожай.

Чувство, которое я не берусь описать, которое, думал я, никогда не сможет завладеть мною, укоренилось, пустило ростки и готово было покрыться цветами.

Одно колыхание ее юбки было для меня подобно удару ножа. Но когда она не попадалась мне на глаза, нож, казалось, еще глубже проникал в мое тело. Если она встречалась мне случайно или мелькала где-то вдалеке, будь то при свете яркого солнца или в сумерки, я чувствовал не удар ножа, а уколы тысячи тонких игл, впивающихся в мою плоть. Ее шаги по песку будоражили меня, ее присутствие вызывало громоподобную пульсацию надежды на недостижимое. Ангел-мучитель!

Мне необходимо было ее видеть. Но это было пыткой. Я презирал себя за то, что потерял над собой контроль. Разговаривая с ней или с Карегой, я старался, чтобы голос мой звучал ровно, — этим я доказывал самому себе, что вполне умею сохранять самообладание. Зачем она приехала в Илморог? Зачем Карега приехал в Илморог? Есть ли в Илмороге место для нас троих?

Я уехал в Лимуру искать новых учителей. На этот раз мне повезло, и я нанял двух выпускников школы Харамбе в Киньогори, и еще одного, который пока не получил аттестата, но зато учился в школе высшей ступени в Нгениа. Сразу три новых учителя!

И помчался обратно на свой наблюдательный пост.

Они по-прежнему гуляли по илморогским окрестностям, по нолям, взбирались на вершины гор, уходили на равнину, и их любовь расцветала, точно они оба сумели оживить умершие, упущенные возможности прошлого. Второй шанс. Его второй шанс разделаться со мной. Первый — это была Муками. Теперь Ванджа.

Я стал тщательно выискивать недостатки в его преподавательской работе, в уровне его подготовки, в содержании уроков, в литературе, которую он рекомендует своим Ученикам. Но, говоря по совести, придраться было не к чему.

В голове у меня складывались целые проповеди на темы высокой морали — о пагубном воздействии на юношество их незаконной связи.

Хлеба созрели, настал день сбора нового урожая.

Однажды я пригласил учителей выпить пива у Абдуллы. Это было в середине третьей четверти.

Я перевел разговор на школьные проблемы, в частности на проблему преподавания истории и других гуманитарных предметов.

— Вы, конечно, знаете, какие дети впечатлительные. Они склонны к подражанию. Мнение учителя они воспринимают как истину, утвержденную Священным писанием. Поэтому мы должны быть крайне осторожны, не правда ли? — спросил я, обращаясь к Кареге.

Меня слушали внимательно, и я упивался убедительностью своих аргументов.

— Осторожны? В чем? — спросил Карега в своей излюбленной и всегда раздражавшей меня манере, притворяясь, будто не понимает, о чем идет речь.

— В том, чему мы их учим. Возьмем, к примеру, политику. Пропаганду. Эти проблемы, вы согласитесь, очень остры и требуют особой подготовки.

Он не ответил. Я все сильнее распалялся и со все большей уверенностью отстаивал свою точку зрения.

— Видите ли, им нужно дать факты. Простые факты. Им нужна информация, с помощью которой они выдержат выпускные экзамены. Да-да, информация, а вовсе не интерпретация фактов. Потом, когда они пойдут в институт, и я надеюсь, что вы со мной согласитесь, они смогут воспринять более сложный материал. К тому времени они научатся размышлять и начнут сами интерпретировать факты. Вот я и говорю: давайте им факты, факты, а не пропаганду о черном цвете кожи, об африканских народах, потому что все это политика; они и без того знают, к какому племени принадлежат. Вот это факт, а не пропаганда.

Я откинулся на спинку стула и осушил стакан пива, весьма довольный собой. Кое-что из сказанного мною я, если говорить честно, вычитал в циркуляре, разосланном во все школы английским инспектором по языку и истории из министерства просвещения; этот инспектор был известен как крупный ученый в области гуманитарных наук. Но какое это имело значение?