Ван Мэн - Современная китайская проза

— Секретарь Лю… — Дедушка вдруг заговорил холодным тоном.

А я тут был, рядышком, стоял и подслушивал за дверью. Услыхав это, я не утерпел, вбежал в комнату и говорю деду:

— Дедушка, не продавай гроб. Я лучше пешком в город пойду!

— Да разве ты дойдешь так далеко? — вздохнул дедушка.

— Хорошо, что у тебя есть воля, я поддерживаю твою революционную решимость! — Секретарь Лю уставился на нас с дедушкой и чеканным голосом проговорил: — «Решительно боритесь с трудностями, развивайте славные традиции Великого похода Красной армии…»

А затем, смеясь, ушел.

Весь вечер дедушка молчал, а его опечаленное лицо походило на сморщенную тыкву. Ближе к ночи дедушка сказал, что пойдет поговорить с Пань Лаоу. Пань Лаоу занимался сплавом леса, моя мать называла его братом, а я его звал дядей. Когда мать была жива, он приходил в наш дом, приносил мне кулечки печенья в красивой обертке, это было мое самое любимое лакомство. Я помнил, что Пань Лаоу смуглый, худой человек, веселый и живой. Пань Лаоу жил в поселке на берегу реки, в тридцати верстах от нашей деревни. Я хотел было сопровождать дедушку, да он не позволил, взял свой посох и ушел. Представил я себе, как этот старый человек идет ночью, ориентируясь по звездам, и на душе у меня стало очень неспокойно. Полночи я не мог заснуть и все прислушивался, как за окном, не умолкая, стрекочут цикады.

К рассвету дедушка уже вернулся и радостно сказал мне:

— Ну, все в порядке. Не нужно денег, у Пань Лаоу как раз составили новый плот и будут сплавлять его по реке в город. Ты поплывешь на плоту…

Я знал: на плоту плыть до провинциального центра не меньше двадцати дней, наверняка мне не успеть в университет к назначенному сроку. Но что я мог сказать? Я даже обрадовался: не нужно будет продавать дедушкин кипарисовый гроб.

Дедушка два дня собирал меня, купил мне большой мешок для вещей, пару тапочек сорок третьего размера.

— Дунпин, ну-ка примерь.

Я надел тапочки, а в них сзади можно еще и кулак засунуть.

— Дедушка, тапочки мне велики, — говорю я.

— Вижу, — говорит дед. — И ведь они вон насколько длиннее сорокового размера, сколько денег зря потратил! Но ничего, нога-то у тебя еще вырастет.

За день до отъезда, вечером, дедушка мне упаковал вещи в две корзинки. В одну положил одежду, в другую — рис, а сверху три маленькие тыквы и сказал: «Жаль, что сорвать тыквы пришлось раньше времени, но зато потом на плоту сваришь их и дядю своего угостишь». Затем он вынул пятнадцать юаней (кроме двух бумажек по пять юаней, все остальные деньги были мелочью), завернул их в тряпочку, сунул мне в карман, вынул иголку с ниткой и принялся зашивать карман сверху.

— Дедушка, я сам зашью.

— Ты у меня неаккуратный, сделаешь кое-как.

Дедушка зашил карман, вздохнул.

— Запомни: одежду не снимай, а иногда ощупывай ее. Как приедешь в институт, первым делом заплати за еду. Мы хоть и бедняки, да не нахлебники у государства… А потом дедушка постарается и будет тебе каждый месяц высылать… Учись хорошенько, будь умником…

Под конец дедушка достал кулек, сунул мне в руку и взволнованно сказал:

— Ты уже совсем большой, а дедушка тебе так ни разу и не купил ничего вкусного… Сегодня уж я твердо решил купить тебе кулечек, сядешь на плот и съешь спокойно. Ну ладно, иди спать, завтра утром дедушка тебя разбудит…

Я развернул кулек, а там оказались не засахаренные фрукты, а штук двадцать белых, источавших гнилостный запах комочков. Я хотел посмеяться — и не смог, на душе у меня стало горько.

Но все проходит, я был молод, отходчив. Вскоре я уже лежал в постели и думал совсем о другом: правда, везет мне здорово, могу поехать учиться в город, да еще в железнодорожный институт! Сбылась моя давнишняя мечта: я не только увижу поезд, но и сам буду строить железные дороги. Да, я должен хорошо учиться, я должен построить железную дорогу, довести ее до моих родных гор, чтобы и дедушка мой смог прокатиться на поезде, и я бы тогда смог отблагодарить его за заботу… Так думая, я заснул.

Среди ночи я проснулся. Свет луны проникал через окошко в комнату. Я увидел, что дедушка босиком, в одной рубахе стоит у моей кровати и тихонько гладит мои волосы, щеки, плечи… Потом, сложив руки на хилой груди, он долго стоял неподвижно, беззвучно шевеля губами, и крупные слезы катились из его глаз и блестели в седой бороде.

Я не удержался, встал и бросился в его объятия. Мне очень многое хотелось сказать дедушке, но я смог выговорить только одну фразу: