Ван Мэн - Современная китайская проза

— Эх, не вовремя появилось на свет наше поколение, понапрасну растратило силы и молодость. Сами мы ничего хорошего не видели, а можно ли поверить на слово, что жизнь прекрасна? Если идеал далек, как мираж, можно ли заставить в него поверить? Мне говорят, что это нигилизм, но, по-моему, такой нигилизм куда лучше, чем слепой идеализм молодежи пятидесятых-шестидесятых годов…

Циньцинь только ахала.

— Да зачем я все это тебе говорю? — Он встал и собрал свои книги. — Разве ты сама думаешь иначе? Все так думают, но молчат, каждый день твердят: «Правда, правда!» Но правда похожа на любовницу, с которой хорошо встречаться тайком от других. Мы с тобой незнакомы, вот почему я так разоткровенничался. Ты подумала, что я болтун? Но когда другие болтают, я молчу и читаю газету…

— Так ты не со всеми так говоришь? — осторожно спросила она; — И тебе не скучно? Вы же студенты…

— Студенты? А ты не студентка? Ах да, вечерница. Но они отличаются от тебя только институтским значком, еще носят очки. Университет? Сборная солянка, площадка молодняка, градусник для измерения скачущей температуры общества. Считал его раем, да разочаровался во всем. Ребята устраивают вечера знакомств, ищут связи, двери…

— Зачем? — рассмеялась она.

— Все ради распределения. А девушки думают только о завивке, им не до иностранных языков. Эге, а ты сама почему без завивки? — Он повертел пальцем, изображая, как девушки завиваются.

— Я? — растерялась она. Надо было сказать: «Вот через пятьдесят девять дней я уже буду совсем другая, ты меня не узнаешь: на свадьбу завьюсь», но она ничего не сказала.

— Ладно. Что-то я слишком разговорился, надо идти. Тут нигде не найдешь спокойного местечка! А ты продолжай рассматривать стекло, никто тебе больше не помешает. Люди добры, пока не столкнутся их интересы. — Он взял стопку книг под мышку и вышел, словно ее здесь и не было.

— А!.. — Циньцинь испугалась, что он вот так просто, навсегда исчезнет, ей захотелось с ним познакомиться, но что сказать, она не знала. — Ваша специальность — японский?

— Да.

— Я тоже учусь японскому. Не могли бы вы мне помочь?

— Можно. — Он кивнул головой без всякого энтузиазма. — Только у меня мало времени. — Немного помолчав, он спросил: — А ты кем работаешь? Ты такая простодушная…

— Сборщицей на приборостроительном заводе. Мое имя Циньцинь, а вас как зовут?

— Меня зовут Фэй Юань, я студент факультета иностранных языков, набор семьдесят седьмого года, первая группа. Кстати, иероглифы моего имени входят в слова «бесконечные расходы».

Он тряхнул волосами и вышел, слегка наклонив голову набок, высокий, изящный и немного надменный. «Продолжай рассматривать стекло» — его голос все еще звучал здесь, сам он ушел. Но за окном стало темно, а узоры на стекле потеряли свою привлекательность. «Северное сияние… Знает ли он о северном сиянии?..» — вдруг пришло ей в голову, когда, найдя свой блокнот, она спускалась по лестнице.

Жизнь идет вперед в привычном темпе, не ускоряя и не замедляя его. Она оставляет разные следы, в зависимости от места, рельефа, почвы. Каждый человек живет в своем маленьком мире, тысячью нитей связанном с большим миром, и эти нити нелегко разорвать. В пронизывающе-холодном апреле 1976 года миллионы людей вместе проливали кровь и слезы. Мгновенно растаяли завалы и сровнялись рвы сомнений, самозащиты, подозрительности и предосторожности, которые десять лет разделяли их души. Но столь недолгим было возникшее единение, разрушенное неумолимым потоком времени, скрытое новыми наносами. В морозную зиму 1980 года на город с реки наползал туман, скрадывая перспективу, и молодежь металась в тоске и поисках еще неистовее, чем четыре года тому назад…

Октябрьские события 1976 года, потрясшие китайскую землю, застали Циньцинь в госхозе. Она даже вообразить не могла, какие серьезные перемены произойдут в Китае. В дальней, глухой деревеньке жизнь текла спокойно, как ручеек, без суеты и треволнений. Когда объявили о разгроме «банды четырех», Циньцинь смотрела, как команды высланных в деревню образованных молодых людей Шанхая, Харбина и провинции Чжэцзян от нечего делать гоняли мяч на баскетбольной площадке. Казалось, ничто их не касается, пусть небо рушится! Эти образованные молодые люди с юга были старше ее, уже лет восемь жили в деревне, везде побывали, всего повидали, во всем разобрались и стали совершенно равнодушными. Но работали они с огоньком, умели быстро жать поливной рис, водить грузовики. Любили говорить на местном северо-восточном диалекте, вставляя в него южные слова, так что получалось: «Мы любим кушать сигареты» — или: «Бандиты из бухгалтерии блудят с зарплатой». Наибольшим счастьем для них была поездка к родным. После возвращения они не уставали рассказывать о новостях. Первые представления Циньцинь об обществе сложились именно в госхозе, но она пробыла там недолго, а может быть, если бы осталась еще года на два, не была бы такой наивной. Ее биография уместилась бы на половинке листа. Во время культурной революции отца ее постигла участь многих, и она выучилась сама покупать дешевые овощи, готовить их и ухаживать за малым братишкой. Отца скоро выпустили и назначили «спецом» в пропагандистскую бригаду на заводе. Ее послали в деревню, потом вернули в город, случались и неприятности, но несравнимые с теми, что выпадали на долю других. Ей не приходилось защищать свою жизнь, поэтому она меньше видела зла, чем другие. «Если ты попросишь отпустить тебя из деревни, сославшись на болезнь, то, будь ты невинной, как сама Линь Дайюй [60] Героиня классического романа Цао Сюэциня «Сон в Красном тереме». , все равно придется отдаться», — сказала ей подруга по бригаде, которая была постарше. Циньцинь всегда с уважением и завистью относилась к студентам с юга, которых распределили в этот пограничный госхоз.