Константин Шильдкрет - Кубок орла

Чтобы никого не обидеть, Петр лег на диван и, к великому удовольствию Лизет Даниловны, прыгнувшей к нему на грудь, задрал кверху обе ноги.

– Действуйте. Всем сестрам по серьгам.

Взгляд его упал на сундук. Он тотчас же поднялся и молча выхватил из него охапку белья.

Царица капризно надула губы:

– А я-то старалась…

– На брань, матка, едем, не женихаться.

Стоявший у порога «мажордом» подобрал белье и аккуратненько уложил его на стул. Царь только теперь заметил, что Полубояров расстроен и как будто собирается ему на что-то пожаловаться.

– Иль женка снова мутит?

– Сладу с ней нету, – обиженно заморгал дворецкий. – Ныне, говорит, царь полную праву дал бабам верхом на мужьях сидеть. Каждую ночь измывается да еще сулит полюбовника привести. Все на тебя, ваше величество, валит. Ты-де волю дал.

– И ночью гонит? – фыркнула Екатерина, – Ну и Марьюшка! Не иначе с кем-нибудь амор завела.

– Я ее и пряником потчевал, и платочек фряжского дела поднес. Все, как ты, ваше царское величество, поучал, в точности выполнил. К ручке – тьфу, пропади она пропадом! – ножкой пошаркав, прикладывался! Со всей тоись великатностью нашей. И хоть реви. Ништо ей. «Не могу, говорит, мон ами, эме [77] Aimer – любить ( фр. ). тебя, дурака, коли у меня зуб с утра ноет!»

И он с такой горечью и так выразительно представил ночное ухаживание, что все покатились со смеху.

Петр сорвал с головы Меншикова парик и напялил его на себя.

– Готовальню!

Екатерина ощупала висевший на спинке кресла кафтан, достала из бокового кармана две готовальни с медицинскими инструментами, которые государь всегда носил при себе. Петр взял одну из них – плоскую – и, опираясь на плечо кривоглазого «мажордома», вышел из терема.

– Ужо, братец, я ее научу, как верхом на муже сидеть. Будет она помнить про зубную боль.

Войдя к Марьюшке, царь, ни слова не говоря, сунул ей два пальца в рот.

– Болит?

– Мму-у, – отрицательно покачала женщина головой.

– Ан врешь! Знаю, что всю ночь у тебя зуб болел. Вам бы все по-азиатски, заместо того чтобы лечиться по-ученому, ведуний кликать, да хворь с уголька сводить. Какой зуб болит? Говори! Не то в глотку перстами полезу.

Встретившись с похолодевшим взглядом царя, женщина побледнела и пальцем показала на свои зубы.

– Так бы давно!

Ловким толчком Петр повалил Марьюшку на кровать, засучил рукава холщовой рубахи, поплевал «для чистоты» на щипцы, вытер их о замасленное колено и, сжав крепкий, совсем здоровый зуб, одним махом вырвал его.

Марьюшка тихо всхлипнула.

– Ловко я его? А? То-то же, бабонька… Отселе помни апостола Павла: «А жена да убоится своего мужа». Инако, верно говорю, быть тебе без зубов.

За сараем ждал Полубояров.

– Поздравляю. Смелехонько амор иди починай. Шелковой стала…

Вернувшись к Екатерине, царь застал у нее Ягужинского, о чем-то взволнованно беседовавшего с Александром Даниловичем.

– Вы чего тут?

Павел Иванович подал челобитную ярославских, суздальских, ивановских и шуйских торговых гостей.

– Дело нешуточное, ваше царское величество. Я Сенату показывал, а господа Сенат изволили сие дело под спуд.

Государь трижды перечитал челобитную и забегал по терему.

– Как же быть? – остановился он на полном ходу. – Исстари места сии выделкой полотна промышляют. А и купчинам несолодко. Боле всех помехой фабрикам ихним рукомесло крестьянишек суздальских, ярославских да шуйских с ивановскими…

Царь присел к столу и взъерошил волосы. «Эка ведь незадача!» То, что он сотворит по челобитной, было для него ясно. «Крестьянишки разорятся, – думал он, – ну что ж! Пускай землеробствуют, а либо к компанейщикам идут на работу». Думка сосредоточилась на другом: как бы так составить указ, чтоб никто не осудил его за жестокость к ремесленникам, из рода в род промышлявшим ткацким делом.

– Эй, ты! – стукнул Петр кулаком себя по колену. – Думай, Петр Алексеевич!

Он заставил Ягужинского точно рассчитать, сколько аршин полотна выделывают крестьяне.

– Однако, – скривились его губы, – не зря, выходит, купчины печалуются.

Он вскочил и снова забегал.

– Какие наши полотна боле всего иноземцам потребны? Я про ширину спрашиваю. Чего вылупился на меня?

– Аршин с четвертью, Петр Алексеевич. А то и аршин с половиною.

– А крестьянишки каковские вырабатывают?

– Не боле аршина, Петр Алексеевич.

Морщины на царевом лбу постепенно разгладились, взор прояснился.

– Так, так… Аршин, значит… Угу…