Вячеслав Ставецкий - Повести

Единственным из всего, что еще могло сойти за рычаг, были железные перекладины спинки кровати, но все попытки Иосифа выломать их ни к чему не привели. Отчаявшись найти что–то более подходящее, он вернулся в гостиную и присел закурить. За окном к тому времени окончательно стемнело.

Отвыкнув за последние месяцы сидеть на стульях и вообще на всем, что было предназначено для сиденья, Иосиф устроился прямо на полу, прислонившись спиной к холодной, оклеенной бежевыми обоями стене. Сигарета в пачке оказалась последней, и он раскурил ее бережно, стараясь растянуть оставшиеся затяжки.

С трудом различимые в темноте стрелки его наручных часов показывали четверть восьмого. Где–то там, в развалинах большого универмага, где была расквартирована его рота, сейчас по солдатским мискам разливали горячую похлебку, раздавали серый, с крупинками отрубей, хлеб. Несмотря на трупы за окном, он сам сейчас не отказался бы от тарелки горячего супа, от возможности погреться где–нибудь у костра. Еда и тепло были единственным на этой войне, что еще дарило ему мимолетное ощущение счастья.

Подумав о том далеком ужине, Иосиф достал из сухарной сумки несколько сухарей, отхлебнул из фляжки воды. Благо, имевшийся у него при себе походный запас давал надежду не умереть с голоду до тех пор, пока он не сумеет выбраться отсюда, а это делало его положение не таким безнадежным.

Закусывая, Иосиф думал о том, что скажет начальству, когда вернется, как объяснит свое отсутствие. За бегство с поля боя его могли расстрелять, и предстояло проявить чудеса изворотливости, прежде чем снова вернуться к горячей еде и сухой подстилке в развалинах универмага.

Как бы то ни было, поиск решения приходилось отложить до утра, и еще прежде предстояло провести здесь ночь, впервые за долгое время — в отрыве от людей, от костра, от спасительного надзора часового.

С приближением ночи холод усилился, обтрепанную занавеску на окне шевельнул поднявшийся ветерок. Потуже закрутив флягу и отряхнув с кителя крошки, Иосиф встал и подошел к окну.

На округу опустилась смоляная тьма, черные провалы окрестных домов не выдавали ни проблеска света. Ни с той, ни с другой стороны признаков движения не было — выставив часовых, там, должно быть, укладывались спать, приходили в себя после давешней стычки. Лишь севернее, в районе Тракторного завода и Мамаева кургана, виднелись огни пожарищ, слышалась ожесточенная перестрелка, приглушенный, будто сдавленный расстоянием, рокотал настойчивый пулемет. С запада, со стороны немцев, на курган, описывая в небе длинную задумчивую дугу, опускались яркие стреловидные всполохи. Не достигая земли, они распускались на снопы ослепительно–белых искр, которые, в свой черед, так же венцеобразно разлетались вокруг, ярко освещая поражаемые участки. Все пространство от кургана до «Баррикад» оглашали частые хлопки, до того сильные, что воздух от них вибрировал даже здесь, в квартире. Все это напоминало фейерверк, тем более зловещий, что причина у него была вовсе не праздничной.

Вид далекого зарева шевельнул в Иосифе пережитый накануне страх. Он был вдали от своих, заперт в четырех стенах, но испытывал почти животную радость, оттого что ему не приходится сейчас участвовать в том далеком бою у завода, брать штурмом какой–нибудь окоп или самому отсиживаться под шквальным огнем противника, только и мечтающего о том, чтобы выжечь тебя из укрытия, как крысу из норы. Он не видел в темноте трупы товарищей, но почти физически ощущал их присутствие и радовался тому, что не лежит сейчас среди них. Он радовался даже тому, что потерял свою винтовку, это чудовище из дерева и стали, которое каждый день полагалось чистить и смазывать, а главное — всюду таскать за собой, даже не научившись из нее толком стрелять. До войны Иосиф был студентом музыкального училища в Констанце, боготворил музыку и ненавидел звуки стрельбы, заставлявшей его вздрагивать и зажмуриваться, отчего он едва ли хоть раз за все эти месяцы смог попасть во врага. Как ненавидел и войну, на которой чувствовал себя посторонним, удивляясь, как того же не видят другие, те, кто посылает его брать окопы, отражать контратаки и стоять ночами на посту, вперившись сонными глазами в зловещую, чреватую вражеской пулей темноту. И потому он втайне был благодарен судьбе за эту нечаянную передышку, возможность хоть какое–то время побыть вне войны, пусть и сулившую ему еще большие трудности впереди.