Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

В окна затекало низко висящее над горизонтом солнце, от этого гостиная казалась насыщенной тягучей золотой взвесью. Танюшка была словно околдована томлением светлого вечера и янтарным токайским вином, которое Сергей достал из бара. Настоящего бара, вмонтированного в полированный гарнитур, к которому Танюшка боялась даже притронуться. Интересно, а как вытирать с такой мебели пыль? Наверное, только сухой тряпочкой, чтобы не повредить лак.

— Колбасы хочешь? Правда, у нас только полукопченая, — спросил Сергей из кухни, из недр холодильника, нырнув туда с головой. — И хлеба всего-то ломтика два, я как-то не сообразил…

Танюшка поняла, что приглашение спонтанно и что вино покупалось не по случаю, а просто стояло в баре. И еще она поняла, что колбаса в холодильнике не переводилась, как случалось только в очень богатых семьях. Впрочем, ей вовсе не хотелось думать сейчас о таких приземленных вещах. В конце концов, если бы Сергей жил в такой же рабочей слободке, как и Танюшка… Было бы гораздо проще, по крайней мере. Обходились же Брусницыны как-то без колбасы, и ничего, выжили.

Она устроилась на краешке дивана, обтекавшего по периметру угол гостиной, и, поджав ноги, неспешно потягивала вино, как опять-таки видела в кино. А колбасы все-таки хотелось. Поэтому она обрадовалась, когда Сергей принес блюдо с бутербродами, на счастье, «ломтика два» хлеба оказались просто образным выражением.

— Ну вот, — сказал Сергей. Он как будто хотел добавить что-то еще, но замолчал. Взяв бутерброд, он откусил порядочный ломоть и запил вином, как компотом. — Я сегодня без обеда, намотался за день…

Танюшка смотрела, как он ест. С аппетитом, как простой парень, и это ее обрадовало. Странно вообще, что прежде она не обращала внимания на то, как он ест. Может быть, из стеснения. Ей же самой все время приходилось отпиливать по кусочку от большого куска еды, чтобы соблюдать приличия и прочую ерунду, что так ценили в обществе. Это ей, конечно, не нравилось, поэтому наесться вдоволь она могла только дома, и пусть домашняя еда была самая простая, зато безо всяких там условностей. Хочешь — со сковородки ешь. Чаще всего именно так и происходило, потому что воду носили с колонки, и лишняя грязная тарелка… Она поперхнулась вином. Да что за глупые мысли? С колонкой скоро раз и навсегда будет покончено, и вообще…

— Не жадничай, — Сергей похлопал ее по спине. — Хочешь посмотреть нашу комнату? Я выбросил старую кушетку и купил настоящую кровать, пойдем. Переедем в свою квартиру — заберем с собой.

— А когда переедем?

— Где-то через полгода, не раньше. Хотя и тут вроде неплохо, — он взял ее за руку и повел коридором в дальний закуток квартиры, с окном во двор.

Танюшка уже бывала там прежде. Тогда ей показалось, что комната обставлена очень просто. Полка с книгами, коврик на полу перед кушеткой, накрытой гобеленовым покрывалом. Теперь комната изменилась совершенно. Появились светло-бежевые обои и шелковые шторы густого коричневого цвета, призванные затемнять окна в самые светлые ночи, а главное — вместо простой кушетки в углу теперь красовалась широкая кровать, накрытая шелковым покрывалом, по которому сразу же захотелось провести рукой.

За окном кто-то методично, с хлопающим звуком выбивал ковер. Внутри оконной рамы билась попавшая в ловушку оса.

Сергей притянул ее сзади за плечи и прижал к себе. Смуглые руки, которые она обожала, взяли ее в плотное кольцо так, что она едва могла дышать.

— Глупая, чего ты боишься? — он уже не в первый раз спросил он ее, и Танюшка подумала, что она действительно глупая, потому что свадьба уже в следующую пятницу и потому что вообще сегодня нескончаемый сладкий вечер, тягучий как мед.

И она прилипла к этому медку, глупая трепещущая оска с тонкой талией, не способная больше взлететь, сколько ни пытайся, ни бей крылышками. Сегодня, уже сегодня этот мужчина со смуглыми сильными руками и глазами оттенка зелени принадлежал только ей. От него привычно пахло одеколоном с нотками лимона и мяты, его сильные и нежные руки ласкали ее, и уже хотелось сказать: «Смелей», потому что на самом деле сейчас боялась не она, а он. Она целовала его губы, привстав на цыпочки, осыпала мелкими поцелуями шею и грудь в просвете ворота рубашки, потом, расстегнув пару верхних пуговиц, нашла губами маленький упругий сосок… Застонав, он повалил ее на кровать и расстегивал джинсы уже лежа на ней, придавив тяжелым телом, не позволяя ей опомниться, потом, с досадой потеребив ворот ее платья и не догадавшись расстегнуть молнию на боку, проговорил сквозь стиснутые зубы: «Давай уже сама сними, сними скорей». И это сначала немного ее покоробило — он обращался с ней грубо, как с уличной девкой, — потом неожиданно понравилось. К чему жеманство? Выскользнув из-под него, она стащила через голову платье, даже не застряв в нем плечами, как это обыкновенно случалось, потому что все ее платья были очень узкими в талии. Когда он срывал с нее трусы, она остатком трезвого ума подумала, что это ее самые затрапезные трусы темно-зеленого цвета.