Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Контактные. В Москве сейчас без проблем — пятьсот рублей — и с очками покончено…

Я внутренне содрогнулась от этой цифры. Пятьсот рублей стоило… я даже не знала, что могло стоить целых пятьсот рублей. Пальто стоило рублей сто, сапоги пятьдесят…

— У нас тут совсем другие масштабы, — я вырвала у него из рук свои очки и водрузила их на место, облегченно вздохнув. — Вот именно что очень низкий уровень жизни, понятно?

— Это не значит, что нельзя стремиться к чему-то большему. Ты кем хочешь быть после университета?

— На кафедре меня оставят. У меня уже и тема есть…

— Бесперспективно. На кафедре сидят ученые мыши, а с твоим темпераментом надо устраиваться в турбюро, хоть свет повидаешь. Ты в Финляндии бывала?

— Нет, еще не бывала. Родственников у меня там нет, а по путевке дорого.

— Финляндия — не страна для жизни, честно тебе скажу.

— Почему?

— Потому что они лесорубы. От самых низов до министров. И ментальность соответствующая. Знаешь, что такое ментальность?

— Ну-у…

— Образ мыслей. Так вот у финнов он слишком конкретен, не умеют они абстрагироваться.

— У нас, можно подумать, умеют, — проворчала я, однако задумалась. Ничего такого мне даже в голову не приходило. Мне вообще казалось, что все финны очень умные, умеют вести себя за столом и что ни в том ни в другом я до них не дотягиваю. А еще финны питаются йогуртом — мне рассказывали, что это такое, — и в отпуск могут летать на Канары. Не все, конечно, а только те, у кого есть работа.

От мартини меня разморило, и я приросла к креслу. Однако я все-таки помнила, что завтра первой парой научный коммунизм и мне нужно сделать сообщение о социалистических тенденциях в скандинавских странах. Например, рассказать о том, что Швеция — это почти социалистическое королевство по уровню бесплатных услуг, однако налоги у них зашкаливают и процветание общества обеспечено именно высокими налогами…

— Я пойду, — сказала я, хотя мне не очень хотелось уходить от такого, как мне казалось, достойного собеседника.

— Куда пойдешь?

— Домой. Мне правда пора.

— А мне правда жаль, Соня, но до утра тебе отсюда уже не выйти.

— Как это не выйти?

— Портье не выпустит. Ты — студентка университета, наверняка комсомолка — и вдруг ночью оказываешься в гостинице. Ты дальше учиться хочешь?

— И… что теперь? — сердце у меня оборвалось и повисло на тоненькой жилке.

— Да ничего особенного. Утром спокойно выйдешь — и все.

— Утром? А что же я…

У меня чуть не вылетело: «Что же я маме скажу?», я едва сдержалась.

— Мама твоя наверняка давно спит, — прочитав мои мысли, Вадим подлил мне мартини. — А мы с тобой лучше выпьем на брудершафт.

— Это когда… надо целоваться?

— Да.

Его поцелуй отдавал мартини и дорогим табаком. Вадим ослабил галстук в мелкий синий горошек, и мне снова показалось, что это такое зарубежное кино, в котором я почему-то участвую, это все не по-настоящему, нет. Потому что в настоящем сейчас у меня мама, которая наверняка не спит, дожидаясь меня, ворочается в постели, прислушивается к каждому шороху на лестнице…

Вадим снова снял с меня очки, и я не сопротивлялась, не желая видеть того, что происходит вокруг меня и со мной. Я поняла, что он снял рубашку, и она белым привидением легла на спинку стула.

— Летом приезжай в Москву, я тебя в турбюро устрою. Без проблем, — он протянул мне руку и я ухватилась за нее, потому что больше ухватиться было не за что.

Вадим, ты же не выдашь меня портье, — маленькие молоточки стучали у меня в висках. Это же какой будет скандал, если меня среди ночи за волосы выволокут из гостиницы, как шлюху, как настоящую проститутку, которая развлекает залетных молодцов. Нет-нет, ни за что нельзя себя выдавать, нельзя звонить маме и признаваться, где я, ведь мама сразу умрет. Хотя я ничего плохого не делаю, я просто сижу в номере с Вадимом Щегловым, мы пьем мартини, целуемся — да. Но ведь это не запрещено. Студентка университета имеет право целоваться с кем хочет, и я…

Я даже не поняла, как оказалась в постели с Вадимом. Мне стало очень холодно, и я застеснялась своего большого тела, похожего на сдобную булку.

— Какая ты гладкая, — шепнул Вадим мне в самое ухо. — Просто русская Венера, или почему же русская… Обязательно приезжай летом в Москву…

Он зациклился на этом — «приезжай летом в Москву, приезжай летом в Москву», как будто не знал, что еще сказать, покрывая мелкими поцелуями мою грудь и округлый белый живот… Я лежала недвижно, как статуя, обрушенная с постамента, и думала только о том, что вот сейчас я хладнокровно убиваю свою маму, маму, ма-му. И может быть, я даже беззвучно повторяла одними губами «ма-му», хватая опухшим от поцелуев ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. И больше я не чувствовала абсолютно ничего, даже боли, когда он с усилием проткнул меня, потом очень быстро задвигался внутри в том же ритме «ма-му, ма-му, ма-му». Несколько капель его едкого пота упали на подушку и мне на лицо. Какая-то ночная птица прокричала за окном противно и резко. Наконец он, скорчившись, издал гортанный скрежещущий звук и в бессилии отвалился.