Ричард Руссо - Эмпайр Фоллз

— Оставайтесь здесь, — сказал он ей, затем пересек подъездную дорожку, помедлил немного и наконец заглянул в квадратное окошко гаража.

С заднего крыльца миссис Уолш увидела, как он подался вперед и прижался лбом к гаражной двери. Она успела сосчитать до десяти, прежде чем он выпрямился. Лучше быть компетентной домработницей, подумала она, чем некомпетентным священником.

«Когда Господь удаляется», столь живо и с пониманием воспринятая на первой утренней мессе, на второй привела паству в недоумение. Дело было так: отец Марк, взойдя на кафедру, мысленно обратился с краткой отчаянной молитвой к Господу с просьбой помочь ему вспомнить главный лейтмотив проповеди, произнесенной им всего два часа назад, и, увы, обнаружил, что Господь реально удалился, вынудив отца Марка лихорадочно перебирать свои заметки, пока прихожане наблюдали за ним сперва с любопытством, затем с беспокойством и, наконец, с тревогой. А отец Марк искал, но не мог найти в своих заметках убежденности, необходимой для проговаривания подобных соображений. Два часа назад он верил в их непогрешимость. Теперь же его одолевали сомнения.

Вечер накануне он провел в обществе молодого художника, преподававшего в Колледже Фэрхейвена, того самого профессора, который, хотя отец Марк ничего не знал об этом, отобрал для городской выставки работы Кристины Роби и Джона Восса. Художник и священник познакомились месяцем ранее на литейном предприятии в Бате, где проходил митинг против выполнения заказа на оковку очередной атомной подлодки. Обоих арестовали за незаконное вторжение на территорию завода и вскоре отпустили. Но пока их держали в кутузке, отец Марк заподозрил, что молодой художник — гей.

К каким выводам насчет священника пришел сам художник, отец Марк мог только гадать, но несколько дней спустя он получил от художника письмо с просьбой навестить его в студии при колледже. Письмо пришло во вторник, и, прочитав его, отец Марк с бьющимся сердцем поймал себя на размышлениях о времени: почему оно вдруг замедлилось и как бы его подстегнуть. Обычно он прикалывал приглашения к доске объявлений на кухне, чтобы не забыть о них, но в данном случае отнес письмо в свою комнату и положил в средний ящик письменного стола среди рутинной переписки, словно близость к бытовой проблематике волшебным образом превратит это письмо в обыденное и мало что значащее.

Как же. В первый день он лазил в ящик раз пять и перечитывал письмо, пока не выучил наизусть. Кроме предложения взглянуть, над чем он сейчас работает, художник упомянул о духовной проблеме, которую он хотел бы обсудить с отцом Марком. Наступила среда, и долее отец Марк был не в силах себя обманывать: он прячет письмо — поступок, разъяснивший ему все, что требовалось. Вдобавок это откровение не оставило ему выбора — он должен порвать письмо, что он и сделал, переместив обрывки в мусорную ведро, стоявшее рядом с письменным столом, после чего отправился в церковь, где зажег свечу и преклонил колени у боковой створки алтаря, чтобы вознести благодарственную молитву.

Не успел он приступить к молитве, как услыхал шорох за спиной и, мигом обернувшись, увидел, как отец Том скрывается в исповедальне. Старик явно следил за ним, и отец Марк списал бы пакостное поведение коллеги на старческую деменцию, не захлестни его страшный праведный гнев. Он рванул к исповедальне, выволок старого священника и повел его за руку обратно в ректорский дом, отчитывая по пути. Когда они явились на кухню миссис Уолш, старик стыдливо свесил голову и был настолько жалок, что отец Марк, смягчившись, сказал ему, что, конечно, он его прощает. Однако в церковь для завершения молитвы он не вернулся. Молитва есть молитва, оправдывался он перед собой, и неважно, где ее возносят, и отец Марк решил заняться этим в уединении своей комнаты. Стоило ему оказаться в комнате, как он подумал, что накручивает себя, придавая письму чересчур большое значение. Почему бы не предположить, что приглашение было совершенно невинным, и почему с тем же легким сердцем не принять его? Не художник, но отец Марк своими метаниями и раздумьями превратил письмо в нечто греховное. К счастью, он порвал письмо лишь на четыре части. Катушка скотча хранилась в его письменном столе.

Художник, как узнал отец Марк, приехав в его студию в среду, вырос в Никарагуа, его отец — американец, дипломат на невысокой должности — погиб в автокатастрофе, а мать была уроженкой Манагуа. Юношей он уехал в Соединенные Штаты учиться, но после того, как сандинисты лишились власти, на родину не вернулся. Его картины — отец Марк нашел их экстраординарными — по тематике и образности были явственно религиозными и напрочь лишенными иронии. Американские художники более не способны творить без иронии, согласился молодой человек с отцом Марком, чье замечание ему понравилось. И хотя в его работах, выставленных в студии на верхнем этаже краснокирпичного здания в центре Фэрхейвена, не было ничего «такого», отец Марк уехал домой в твердой уверенности, что художник — гей. Лишь по дороге в Эмпайр Фоллз он сообразил, что духовная проблема, упомянутая художником, так и не была затронута.