Ричард Руссо - Эмпайр Фоллз

Некоторые персонажи в газете были поименованы в подписях к фотографиям, имена других оставались под вопросом. «Можете опознать этого мужчину? А эту женщину? Кто были эти люди и что они значили для нас? — казалось, спрашивали снимки. — Куда они уехали? И почему мы остались?» Рубрика «Как это было» всегда вызывала у Майлза смешанные чувства, и превалировало впечатление, будто город жил ожиданием некоей катастрофы, которая прикончит их всех.

На сей раз в газете поместили фотографию служащих Имперской рубашечной фабрики; снимок был сделан в 1966-м, и единственным человеком во втором ряду, не смотревшим в объектив, была молодая и прекрасная Грейс Роби. Майлз бросил взгляд на подпись и с облегчением вздохнул: имя матери упомянули. Ему было бы больно, если бы вопрос «Кто-нибудь знает эту женщину?» относился к ней. Тем не менее у Майлза, не ожидавшего увидеть мать, возникло ощущение, схожее с тем, когда стоишь на железнодорожном полотне и чувствуешь или воображаешь, будто чувствуешь, как рельсы дрожат под чем-то огромным, приближающимся к тебе на всех парах, — и это было не ощущение опасности, нет, ведь никто не обязывал тебя не сходить с места во что бы то ни стало. Наверное, это ощущение навеяло ему то, что Грейс не смотрела в камеру, но в сторону и вниз, словно прислушивалась к отдаленному гулу. Если то, что она услышала, было напоминанием о ее смертной природе, мелькнуло в голове у Майлза, конец ее был ближе, чем она думала.

Кое с кем из людей на снимке Майлз был знаком; одни умерли, другие продолжали жить, кто по-прежнему в Эмпайр Фоллз, а кто в иных местах, давно покинув родной город. Глядя на одного человека, Майлз подумал, что хорошо его знает, но потом сообразил, что перед ним отец того человека. В конце первого ряда стоял маленький белобородый мужчина в костюме-тройке, Ч. Б. Уайтинг собственной персоной, владелец Имперской рубашечной фабрики. По фотографии нельзя было предположить, что в ту пору мужа миссис Уайтинг одолевали какие-либо тяжкие предчувствия. Сколько лет минуло с тех пор, как был сделан этот снимок, попытался припомнить Майлз, и до того момента, когда Ч. Б. Уайтинг, возвратившись из мексиканской ссылки, приставил холодное дуло револьвера к своему пульсирующему виску? Как странно, подумал Майлз, что лишь вчера он стоял у могилы этого человека.

После матча, когда толпа болельщиков рассосалась и Майлз с Синди медленно, осторожно побрели к машине, Синди спросила, не хочет ли он немного прогуляться, и Майлз согласился, прежде чем поинтересоваться, куда именно, о чем потом пожалел.

— По-моему, это самое красивое место в городе, — сказала его спутница, когда они ступили на ухоженную дорожку. Синди теперь более опиралась на свой костыль, чем на Майлза, хотя и крепко держала его за локоть на всякий случай. Потеря равновесия на трибуне и нырок вперед в объятия Джимми Минти подорвали ее уверенность в собственных силах.

По ее просьбе они припарковались у восточных ворот, ближайших к кладбищенскому участку Уайтингов. День близился к вечеру, небо снова заволокло тучами, и холодный ветерок шуршал пожухлыми листьями вдоль дорожки.

— Здесь действительно тихо и спокойно, — сказал Майлз, принюхиваясь.

Ему чудится или в воздухе на самом деле пахнет кошачьей мочой? Войдя на кладбище, Майлз заметил нескольких кошек, шнырявших между памятниками. Они ведь не одичавшие, правда? Ему не хотелось думать о том, какую поживу они находили на кладбище. Опухоль на месте кошачьего укуса спала, но рука пульсировала, словно требуя, чтобы ее почесали. Майлз противился позыву. По другую сторону чугунной ограды, примерно в сотне ярдов от них, беззвучно проехала патрульная машина, и на таком расстоянии трудно было разобрать, кто сидит за рулем — Джимми Минти или его коллега. Синди тоже следила за продвижением машины, пока та не выехала на шоссе и не развернулась назад к городу.

С холма, на который они поднялись, в отдалении виднелась река, и луч яркого послеполуденного солнца, пробившись сквозь облака, подсвечивал синюю воду. Когда они остановились у могилы ее отца, Синди сказала:

— Иногда он приводит меня сюда.

И как это понимать? — подумал Майлз. Зная стойкую неприязнь своей спутницы к метафорам, он решил, что она все же не имеет в виду тень Ч. Б. Уайтинга.

— Кто? — тем не менее спросил он.

— Джеймс.

Ответ ничего не прояснил.

— Джеймс?

— Джеймс Минти. — Теперь Синди, в свой черед, с сомнением поглядывала на Майлза: то ли он туго соображает, то ли не слушает, о чем она говорит. Майлз же пытался вспомнить, слыхал ли он, чтобы кто-либо когда-либо называл Минти Джеймсом, но не смог припомнить.