Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Мысль о вольной, свободной жизни всегда казалась ему экстравагантной. Все в нем сформировалось под влиянием прошлого; даже фанатичное стремление к некой ограниченной свободе возникло из-за полного отсутствия свободы в детстве. Может быть, ему было доступно лишь некое подобие свободы: во всяком случае, приятие неминуемого раскрытия причинно-следственных связей означало свободу от заблуждений. По правде говоря, он ничего не знал. Как бы то ни было, следовало начать с определения степени своей несвободы, коренящейся в этом средоточии невнятности, существование которого он наконец-то признал и которому он сострадательно ужасался. Почти все время он провел, противодействуя внутренним принуждениям, а не отвечая на внешние жизненные стимулы. Что будет, если ничему не противодействовать и на все отвечать? Возможно, ему удастся сделать шажок в этом направлении. Как он пытался объяснить невосприимчивой Джулии, любые окончательные суждения и выводы теперь представлялись ему еще более неубедительными. Он издавна страдал Отрицательной Неспособностью, полной противоположностью знаменитой китсеанской добродетели, проявляющейся в том, что «человек способен находиться в неопределенности, в сумраке тайны, в сомнениях, не делая суетливых попыток непременно добиться до фактов и смысла», или как там ее определяли, но сейчас он был готов к вопросам, ответить на которые, скорее всего, было невозможно, а не метаться в поисках ответов, которые он отказывался подвергать сомнению. Может быть, он сможет ответить на все, если только начнет воспринимать мир как вопрос; и может быть, он постоянно противостоял всему лишь оттого, что считал его природу неизменной.

На столике у кресла зазвенел телефон, прервав размышления Патрика, который недоуменно уставился на телефонный аппарат, будто никогда в жизни его не видел. Чуть помедлив, он снял трубку, прежде чем включился автоответчик, и устало произнес:

– Алло?

– Это Анетта.

– Привет. Как дела? Как там Николас?

– Ох, у меня ужасные новости, – сказала Анетта. – Он скончался. Патрик, прими мои искренние соболезнования. Я знаю, он был давним другом вашей семьи. Смерть наступила еще в «скорой», в больнице его пытались реанимировать, но безуспешно. Вообще все эти электроды и адреналин просто ужасны. Если душа готова расстаться с телом, то лучше ее отпустить.

– С юридической точки зрения очень сложно обосновать такой подход, – сказал Патрик. – Врачам приходится притворяться, будто продлевать жизнь необходимо в любом случае.

– Да, наверное, с юридической точки зрения ты прав, – вздохнула Анетта. – Ты наверняка потрясен до глубины души. Подумать только, в день похорон твоей матери…

– Мы с Николасом сто лет не виделись, – сказал Патрик. – В каком-то смысле мне повезло, сегодня он был великолепен.

– О да, он был изумительным человеком! – воскликнула Анетта. – Я никогда таких не встречала.

– Совершенно уникальный тип, – согласился Патрик. – Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Было бы ужасно попасть в место, где полным-полно таких Николасов Праттов. Кстати, – продолжил он, сообразив, что его замечание не совсем тактично в данной ситуации, – спасибо тебе, Анетта, за то, что поехала с ним. Ему повезло: смерть настигла его в объятиях непринужденной доброты.

– Ах, я сейчас разрыдаюсь, – сказала Анетта.

– И спасибо за добрые слова на церемонии прощания. Ты напомнила мне, что Элинор была хорошим человеком, хотя и не самой лучшей матерью. Это мне очень помогло – я сумел взглянуть на нее чужими глазами, а не со своей предвзятой точки зрения.

– Всегда пожалуйста. Ты же знаешь, я ее очень любила.

– Да, конечно. Спасибо, – повторил Патрик.

Они закончили разговор расплывчатым обещанием созвониться. На следующий день Анетта улетала во Францию, и, хотя Патрик не намеревался звонить ей в «Сен-Назер», он попрощался с непонятным умилением. Считал ли он Элинор хорошим человеком? Вопрос о том, что именно это значило, с подачи Анетты стал своего рода центральным, и за это Патрик был ей благодарен.

Он попытался осмыслить известие о смерти Николаса, вспомнил, как в шестидесятые тот носил рубашки из коллекции мистера Фиша и отпускал язвительные замечания под сенью платанов в «Сен-Назере». Он вспомнил себя ребенком с ожесточенным, неудержимым нравом и разбитой, обезумевшей душой, который в конце концов смог решительным отказом пресечь мерзкие издевательства отца. Патрик осознал, что для понимания вторгшегося в него хаоса придется отказаться от этого легкоранимого героического образа точно так же, как он отказался от иллюзии материнской защиты, признав, что родители были не только антагонистами, но и соучастниками.