Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Николас выпрямился и посмотрел на детей:

– Это твои сыновья?

– Роберт и Томас, – ответил Патрик, продолжая держать довольно-таки тяжелого Томаса на руках; ему очень не хотелось, чтобы сын стоял рядом с последним живым другом отца.

– Какая жалость, что Дэвид не дождался внуков, – сказал Николас. – Уж он-то не позволил бы им весь день торчать перед телевизором. Его всегда беспокоило излучение катодной трубки. Как сейчас помню, однажды он увидел детей, облепивших телевизор так, словно они его рожали, и сказал мне: «Боюсь даже представить, что сделает радиация с их гениталиями».

Патрик молчал, не в силах найти слов.

– Пойдемте, – твердо сказал Генри, улыбнулся мальчикам и повел всех в клуб. – Я ваш двоюродный дядя Генри, – сказал он Роберту на ходу. – Пару лет назад вы гостили у меня в Мэне.

– Да, на острове, – кивнул Роберт. – Я помню. Мне там очень понравилось.

– Вы обязательно приедете к нам еще.

Патрик с Томасом ушли вперед, а Николас, как хромой пойнтер, преследующий подстреленную птицу, заковылял следом по черно-белым плиткам вестибюля. Он чувствовал, что чем-то задел Патрика, и не хотел упускать шанса закрепить достигнутое.

– Ты даже не представляешь, как Дэвиду понравилась бы вся эта затея, – задыхаясь, произнес он. – Возможно, он был не самым лучшим отцом, зато никогда не терял чувства юмора.

– Нельзя потерять то, чего никогда не было, – ответил Патрик; обрадованный возвращением дара речи, он не сразу сообразил, что не следовало продолжать разговор с Николасом.

– Отнюдь нет, – возразил Николас. – Он видел смешные стороны во всем.

– Он видел смешные стороны только в том, где их не было, – сказал Патрик. – А это не чувство юмора, а разновидность жестокости.

– Ну, смех и жестокость всегда были близкими соседями, – заявил Николас, неловко снимая пальто у вешалки с медными крючками в дальнем конце вестибюля.

– Близкими, но не кровосмесительными, – сказал Патрик. – Между прочим, пока ты безутешно скорбишь об утрате моего изумительного родителя, мне надо бы заняться теми, кто пришел сюда выразить соболезнования по случаю смерти моей матери.

Воспользовавшись тем, что Николас умудрился превратить свое пальто в подобие смирительной рубашки, Патрик поспешно вернулся к входной двери.

– А вот и мама, – сказал он, опуская Томаса на шахматные клетки пола.

Мальчик бросился навстречу Мэри, и Патрик последовал за ним.

– Терпеть не могу изображать из себя Грету Гарбо, но «я хочу побыть один», – сказал Патрик с утрированным шведским акцентом.

– Опять? – вздохнула Мэри. – Ну почему у тебя не возникает такого желания, когда ты в самом деле один? Тогда ты звонишь и жалуешься, что тебя больше не приглашают на вечеринки.

– Твоя правда. Но под словом «вечеринка» я подразумеваю нечто большее, чем бутерброды после похорон. Слушай, я просто прогуляюсь по окрестностям, будто вышел покурить, а потом, честное слово, вернусь и буду принимать соболезнования.

– Ну-ну, – с понимающей улыбкой сказала Мэри.

За спиной Мэри Патрик увидел Джулию, Эразма и Анетту и ощутил железную хватку приличий и светских обязательств. Ему еще сильнее захотелось сбежать, но он знал, что не сможет. Анетта заметила Николаса в дальнем конце вестибюля.

– Ох, бедный Ник совсем запутался в пальто! – воскликнула она и бросилась на выручку. – Дайте-ка я вам помогу. – Она потянула рукав и высвободила застрявшую в нем руку Николаса.

– Спасибо, – сказал Николас. – Патрик, мерзавец этакий, сбежал. А ведь видел же, что я тут застрял, как в силках.

– Нет-нет, он не нарочно, – бодрым голосом отозвалась Анетта.

Джонни припарковал машину и направился в клуб, усугубив гнетущую обязанность Патрика по отношению к гостям. С неохотой поддавшись коллективному давлению, Патрик двинулся к входу, но у самых дверей заметил смутно знакомую седовласую женщину, которая громогласно осведомилась у привратника, не тут ли проходит прощальный банкет в честь Элинор Мелроуз.

Внезапно Патрик сообразил, где видел ее раньше: они в одно и то же время проходили курс лечения в реабилитационной клинике «Прайори», там и встретились, когда он собирался сбежать к Бекки. Особа в темно-зеленом свитере и твидовой юбке решительно преградила ему дорогу и торопливо, с излишней фамильярностью осведомилась:

– Ты уже сматываешься? – Не дожидаясь ответа, она продолжила: – Вообще-то, я тебе нисколечко не завидую. Мне здесь очень нравится. Я сюда ложусь на месяц каждый год, получаю огромное удовольствие. Все-таки передышка от дома. Понимаешь, я ненавижу своих отпрысков. Это не дети, а монстры. Их отец, которого я презираю до печенок, никогда их не наказывал, так что можешь себе представить, в какой ужас они превратились. Нет, конечно, я тоже виновата, не без этого. Проваляюсь десять месяцев в кровати, молча, без единого слова, а потом из меня все слова, что за это время накопились, льются сплошным потоком. Уж не знаю, под каким официальным предлогом ты здесь, но кое-что подозреваю. Нет, ты послушай. Я тебе дам один-единственный совет, всего одно слово – амитриптилин. Чудесное средство. Примешь – и абсолютно счастлив. Я прошу, чтобы мне его прописали, только эти сволочи не хотят.