Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

– То есть тебе можно не говорить, что в прошлой жизни ты был царицей Клеопатрой?

– Совершенно верно, сэр Николас! – расхохотался Мигель, не в силах больше сдерживаться.

– Мне вот только одно непонятно в реинкарнации, – пожаловалась Нэнси. – Почему мы все забываем? Вот было бы замечательно, если бы при встрече можно было сказать: «Как поживаете? Мы с вами не виделись с того самого кошмарного бала в Малом Трианоне, у Марии-Антуанетты». Забавно, правда? А так реинкарнация, если она, конечно, существует, напоминает болезнь Альцгеймера, только с бóльшим размахом, где каждая новая жизнь – как для нас минутное беспокойство. Моя сестра верила в реинкарнацию, но я так и не спросила ее, почему мы все забываем, потому что к тому времени ей уже поставили диагноз «болезнь Альцгеймера» и это было бы бестактно с моей стороны, сами понимаете.

– Перерождение – всего лишь сентиментальная глупость, заимствованная из растительного мира, – с умным видом изрек Николас. – Нас всех радует очередной приход весны, но дерево-то не умерло.

– Можно переродиться при жизни, – негромко заметил Генри. – Умереть в душе и перейти к новой стадии.

– А я и без новой весны обойдусь, – сказал Николас. – Я с юных лет живу как в разгар лета и буду гоняться за бабочками по высокой траве до самого конца, внезапного и безболезненного. Хотя понимаю, почему такие, как Мигель, ратуют за полное перерождение.

Мигель хмыкнул и покачал головой.

– Ох, Мигель, он такой несносный, правда? – сказала Нэнси.

– Да, мэм.

– Ты не должен с ней соглашаться, болван, – сказал Николас.

– Но ведь Элинор была христианкой, – вмешался Генри, которому надоели издевательства Николаса над прислугой. – Откуда взялась вся эта восточная ерунда?

– Она была религиозна в широком смысле слова, – пояснила Нэнси.

– По крайней мере основная масса христиан не именует себя индусами или суфиями, – сказал Николас, – точно так же как суфии не именуют себя христианами, но с религиозной точки зрения Элинор напоминала безумный коктейль, в котором, как в автокатастрофе, столкнулись джин, бренди, томатный сок, крем-де-менте и куантро.

– Она с юных лет была доброй, – упрямо гнул свое Генри. – Всегда заботилась о других.

– Что ж, наверное, это хорошо, – признал Николас. – Естественно, в зависимости от того, кто эти другие.

Нэнси посмотрела на кузена и выразительно закатила глаза, считая, что только родственники имеют право говорить друг другу всякие гадости, а посторонним лучше воздержаться от неосмотрительных комментариев. Генри с тоской оглянулся на свою пустую машину. Николасу явно требовался отдых от себя самого. Автомобиль пронесся мимо Кромвельской больницы, и все согласно умолкли. Николас закрыл глаза, собираясь с силами перед утомительным банкетом.

Когда кино закончилось, Томас уселся на подушку, притворяясь, что это ковер-самолет. Первым делом он слетал к маме и папе, которые ушли на похороны бабушки. Он видел фотографии бабушки и считал, что ее помнит, но мама объяснила ему, что в последний раз он видел ее, когда ему было два года, а она жила во Франции, так что он сообразил, что помнит ее по фотографиям. Хотя, может быть, он ее помнил смутно, а фотография раздула крошечную искру в его памяти, и она затлела, как огоньки в груде мягкого серого пепла. На миг он представил, что помнит, как сидел у бабушки на коленях, улыбался и гладил ее морщинистые щеки. Мама рассказывала, что бабушке нравилось, когда он ей улыбался.

Потом ковер-самолет унесся в Багдад, где Томас соскочил на землю, пинками загнал злого колдуна Джафара на парапет и столкнул в ров. Принцесса очень обрадовалась и подарила Томасу ручного леопарда, тюрбан с рубином и лампу, в которой жил всесильный и очень забавный джинн. Джинн как раз начал вылезать из лампы, но тут Томас услышал, как открылась входная дверь и в прихожей Кеттл поздоровалась с Ампаро.

– Дети не шалили?

– Нет, что вы. Им очень понравился фильм, как и моим внучкам.

– Вот и славно. Я хоть что-то сделала правильно, – вздохнула Кеттл. – Ну, собирай их быстрее, нас такси внизу ждет. Меня так утомили бесконечные жалобы приятельницы, что, как только мы вышли из кондитерской, я тут же взяла такси.

– Как я вам сочувствую, – сказала Ампаро.

– Всякое бывает, – стоически заметила Кеттл.

Томас, скрестив ноги по-турецки, сидел на подушке у низкого журнального столика в центре гостиной, а Роберт лежал на диване и разглядывал потолок.