А. Урусов - Крик далеких муравьев

А потом мир снова повернулся. И всё в нем стало на свои места. Всё, кроме меня. Я остался висеть вниз головой. Но никто этого не заметил…

12 августа заключенного, пойманного при попытке к бегству, живым замуровали в стену четвертого блока…

Стемнело. Сумрак пополз по комнате, и всё вокруг приобрело вид необычный и призрачный. И всё, что вошло в комнату вместе с темнотой, наполнило ее неясными шорохами, тихим, почти беззвучным шепотом и, главное, этими страшными рассказами. Они всегда со мной. Они во мне.

Стемнело. Как бритвой провели по мозгам. Головная боль. Всё смешалось. Какие-то люди вошли в комнату. И все предметы сдвинулись со своих привычных мест и поплыли куда-то. Потом всё успокоилось. Тихо. Только печально звучат глухие удары. Может быть, кровь в висках. А может, церковный колокол.

Мысли путаются, разбегаются, я собираю их, а они снова рассыпаются. И уже горсти мыслей не могу удержать в ладонях. Понять главное. Найти истину.

В сознании туман и какая-то сырость, от которой мозги промокли и прорастают белыми безжизненными ростками. Мысли без истины. Они заполняют меня. Туман в сознании. Я утонул в нем.

Раз, два, три. Из открытого окна несет холодом, сыростью и еще чем-то непередаваемо тоскливым. И этот холод и тоска разливаются по жилам, заползают в сердце. Раз, два, три. Оседают в легких, забивают рот, сжимают горло железом. Раз, два.

Сгущаются сумерки. Из темноты на окно выползает мутно-зеленое, как сквозь толщу воды, нечто. Прилипло к стеклу и смотрит в упор. Закрыл глаза. Три, четыре, пять. Открыл. Исчезло. Но взгляд остался.

Мы бежали из концлагеря. Мы бежали. Мы шли по лесу. Мы шли ночью. И тогда он вывихнул ногу. Я нес его на себе. Утро остановило нас. Мы лежали в сарае. Пахло прелым сеном и навозом. Нас могло выдать всё. Наша одежда, наши худые, небритые лица. Его вывихнутая нога. Мы лежали в лесу, в сарае. В окно к нам смотрел человек. Я помню его взгляд. Он выдаст, этот человек. Такой у него взгляд.

Я понял, что это конец.

И что-то еще я понял, когда почувствовал на себе этот взгляд. И тогда мне показалось, что мир повернулся. И это мгновение стало осью, на которой мир повернулся.

Или я просто находился на грани сна. В неестественном и неудобном положении. Очень неудобном, потому что сразу всё понял. Я знал, что есть время уйти. Одному. Я знал тогда, что уйду один.

Он остался лежать в сарае, где пахло прелым сеном и навозом. Я оглянулся. Он лежал, не шелохнувшись. Но он не спал. Он тоже всё понимал тогда. Просить о чем-то было бессмысленно. И он ничего не сказал.

А сейчас он замурован в стене. А я жив. И он часто приходит ко мне. И когда он приходит, мы молчим о случившемся. И о том, что Я ВИНОВАТ ПЕРЕД НИМ. Он ни разу не сказал мне этого.

Стемнело. В темноте, окутавшей меня, зажглись огоньки. Еще белеет в темноте прямоугольник окна. Туманный прямоугольник неба…

Мы ехали в поезде и все, не отрываясь, смотрели в окна. А за окном я видел только туман. В бесконечной пустыне, где мчался наш поезд, окружала его лишь туманная мгла. И только еле слышно постукивали колеса. Иногда в тумане возникали города, или ночью мы видели огни. Но это был лишь мираж, и все мы знали это. Вокруг нас один только туман. А ночи не было совсем.

А мы все, не отрываясь, смотрели в окна и видели, как в тумане рядом с нашим поездом бесконечной вереницей ползли муравьи. Бесконечная муравьиная дорога. Она то удалялась от нас, скрываясь в тумане, то приближалась настолько, что мы слышали их тихие голоса и шепот. Так шуршали — сухие листья в лесу.

Вечное муравьиное движение. И днем и ночью в тумане ползут муравьи. И ночи не существует для них. Все мы — вечные пассажиры этого поезда — прильнули к окнам, слушали голоса. Голоса, похожие на шуршание сухих листьев в лесу.

Медленно кружатся желтые листья и так чинно и благообразно кружатся желтые, как листья, люди. Кожа их лиц — желтый, высушенный веками пергамент. А птицы щебечут так мило и так беззаботно. Невинными шалостями заняты их дети. Сыпят желтый песок.