Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

Едва Роман подсел, незнакомец потребовал у бармена второй бокал и заверил в чистоплотности намерений:

— Я не заднеприводный, можете не волноваться. Никаких манипуляций.

Официантка доставила драники с грибами. Чудак разлил виски и трепетно, точно кубок, взял бокал и втянул носом аромат.

— Будем считать, что меня зовут Азат. Вас как величать?

— Леопольдом Викентьевичем, — нашелся Роман.

Самонареченный Азат скривился.

— Не надо жеманничать, пожалуйста. Вам бы понравилось, если бы я выдал себя за Людвига Эрнестовича?

— Роман я.

— Давай на ты, Роман. Короче, за знакомство, мой римский друг. За знаковое знакомство!

Азат предпочел закуске долгий глоток пива. Роман осторожно отхлебнул «Гиннесс» вслед за виски и медленно досчитал про себя до пяти, опасаясь, что отключится от такого коктейля прямо здесь. На череп словно легонько надавили изнутри — и отпустили.

— В шотландских барах виски запивают элем, — заметил Азат. — У меня, правда, «Килкенни», пиво ирландское, ну да ладно. Главное, что не английское. Ты был в Шотландии?

— Нет.

— И я. А хотел бы алкотур, как Иэн Бэнкс.

Азат не заботился, понимают его или нет. Он осыпал Романа ворохом автобиографических сведений сомнительной достоверности. Поклонник алкотуров писал прозу, но слово «писатель» не жаловал — исключительно по фонетическим причинам. На «мастера» Азат тоже не замахивался. Его крамольную антиутопическую повесть о вымышленном северном городке опубликовали в казанском журнале, за что мракобесное руководство этого издания уволило редактора, по чьей воле был напечатан текст. Через полгода московский фонд поддержки молодых авторов за ту же повесть присудил горе-литератору стипендию на путешествие в Норильск, послуживший прототипом северного городка.

— Какая история, а? Талантливого диссидента проклинает малая родина, а он добивается в итоге награды за самоотверженный труд. Со стороны выглядит так. Однако, — произнес Азат, поднимая указательный палец, — все было мелко, банально и некрасиво. Мне в этой ситуации не себя жаль, а редактора. Она-то работы лишилась. Виноват перед ней.

Азат утверждал, что его рекорд — бутылка виски за вечер. Это без пива. Если с пивом, то полбутылки и три «Крушовице» по ноль-пять. А напиться до чертиков дешевле всего, перемешав в эмалированной кружке теплую водку с кубанским каберне в пропорции пятьдесят на пятьдесят.

Под воздействием градусов Роман обмолвился, что приехал из Москвы. Далее последовала легенда о казанском дедушке и твердом намерении писать научную работу о поэте Перцове, друге Пушкина. Азат обозвал москвича романтиком и признался, что в столице ему больше всего по душе район в округе станции метро «Спортивная» с домами в стиле конструктивизма.

— Я часто там гулял, — сказал Роман. — Мне и набережная нравится.

— Правда? — обрадовался Азат. — На Погодинской еще дом голубой с наличниками и посольство экзотическое! Как уж его…

— Иракское.

Литератор заговорил о грандиозных конструктивистских проектах, о мученической фигуре Ивана Леонидова, а Роман ошарашенно уставился на бутылку, даже не силясь изобразить интерес к рассказу. В памяти всплыли затуманенные образы. Кира грозится, что заставит его скучать. Не сожалеть, а именно скучать. Роман без пояснений выдирает из рук опешившего промоутера стопку листовок и опускает их в ближайшую урну...

— …Ле Корбюзье, сам Ле Корбюзье восхищался, представляешь? — продолжал Азат.

Роман жестом остановил его и залпом опрокинул бокал.

— Слушай, — сказал он, кривясь от большой дозы виски. — Слушай, пожалуйста.

Он рассказал почти все, прерываясь на глоток-другой. Умолчал только о сверхъестественном избавителе, который спустился из ниоткуда и дружески положил руку на плечо.

— Мощно, — нашелся многословный до того литератор.

Они выпили за самую драматическую профессию в мире — за учителей.

Алкоголь пробуждал тягу к длинным и вычурным речам.

По словам Азата, ежедневная норма О'Генри составляла два литра виски. Знаменитый американец на доходы от творчества снимал просторные апартаменты в нью-йоркских гостиницах и заказывал костюмы у лучших портных. И это в меркантильном обществе, поклонявшемся доллару. Сегодня же автор может лишь мечтать о подобных гонорарах.

Азат утверждал, что искусство нуждается в бескомпромиссном и бесстрастном изображении современной школы. Гай Германика преднамеренно сгущает краски, «Физруку» место на свалке, а Алексей Иванов при всем обаянии порой неубедителен в деталях. У него получается, что Служкин, преподавая экономическую географию в девятом классе, имеет ставку всего три часа в неделю и живет на эти деньги. Ясно, что художественная правда не равняется правде жизни, но не до такой же степени.