Яков Липкович - Три повести о любви

Ипатов накрыл кисть ее руки ладонью и легонько пожал: дескать, не надо так близко принимать к сердцу. Успокаивал не то от своего имени, не то от имени героя, с которым также за долгий сеанс по-мужски сроднился…

До сих пор в ушах у него звучит беззаботная и задорная песенка, которую распевали герой и героиня — она сидя в карете, он верхом:

Но кто сочинил эту песенку, Ипатову неизвестно и по сей день. Так же как и прочие данные о фильме, его авторах и актерах. Нет, фамилию актрисы, сыгравшей роль красавицы-испанки, он все-таки узнал спустя почти тридцать лет из «Кинопанорамы». Прекрасной незнакомкой прошла она на памяти целого поколения по многим трофейным фильмам не то американского, не то английского производства… Жаннет Макдональд…

Когда он спросил Машку, навещавшую его в больнице, слышала ли она что-нибудь об актрисе по имени Жаннет Макдональд, его славная дочурка тут же, как хороший компьютер, выдала недостающую информацию. Что другое, а о киноактерах она знала все: в каких лентах снимался или снималась, на ком женат или за кем замужем, шли эти фильмы на наших экранах или не шли, и почему. Последнее Машке было известно из конфиденциальных телефонных разговоров госпожи продюсер с ее коллегами. Рассчитывая, что эта девчоночья блажь пройдет с годами, Ипатов пока больше посмеивался, чем огорчался. К тому же, училась Машка вполне сносно: за пятерками не гонялась, но и двоек не приносила. В ее дневниках с обложками, сплошь изрисованными нежными профилями кинозвезд, мирно в течение многих лет уживались тройки и четверки.

Не раз и не два пытался Ипатов приобщить Машку к большой некиношной жизни. Подсовывал ей газеты с какими-нибудь интересными статьями, расхваливал при ней книги, которые, по его мнению, могли ее заинтересовать, нарочно в присутствии дочери заводил разговоры о политике, о тенденциях, раздирающих мировое сообщество, о фашистах, которых больше, чем кажется…

Но Машки хватало ненадолго. Через несколько минут она начинала позевывать, ерзать на стуле, взгляд ее становился рассеянным, усталым. Ипатов с трудом сдерживался, чтобы не вспылить, не наговорить дочери обидных и лишних слов. В ее годы он не только регулярно читал газеты, но и, рискуя вызвать недовольство взрослых, прислушивался к тихим и опасливым разговорам о политике. Его интересовало все, от процессов над «врагами народа» до гражданской войны в Испании. Но может быть, подобные увлечения всегда были больше присущи мальчишкам? Хотя, насколько он помнит, девчонок тех лет также занимало, что делается в мире. Значит, причина безразличия в другом?

Что бы ни случилось сейчас в мире, ему кажется, Машка даже бровью не шевельнет. «Да?» — скажет и будет продолжать заниматься своими делами.

А вот скажи ей кто-нибудь, что Элизабет Тейлор снова разводится и снова выходит замуж, у нее мгновенно заблестят глазки, зарозовеет личико, и, можно не сомневаться, как бы ни была занята, она найдет время поделиться с подругами этой новостью.

В то же время Машка — и Ипатов радостно отмечал это про себя — была жалостлива, добра, решительна. С тех пор как его перевели в общую палату, не было дня, чтобы она не навещала отца. Прибегала сразу после занятий, благо школа находилась всего в двух трамвайных остановках от больницы, и, как бы ни были строги дежурные внизу, непременно проникала к нему. Первые два-три дня Машка долго и жалобно упрашивала санитарку, чтобы ее пропустили. Но потом кто-то из посетителей научил ее простому и безотказному способу воздействия на зачерствелые сердца дежурных. Теперь Машка спокойно проходила через главную дверь, только рубль, который ей давали дома на школьные обеды, незаметно перекочевывал в карман чужого медицинского халата.

Конечно, узнав об этом, Ипатов отчитал Машку:

— Подумай, ты же, чтобы пройти сюда, даешь взятку. Самую настоящую взятку. Так ты, душа моя, далеко пойдешь…

Машка покосилась на Александра Семеновича и Алешу, которые из педагогических соображений помалкивали, и, наклонившись к отцовскому уху, шепнула насмешливо:

— Хватит, па, витать в облаках, пора спуститься на землю.

От неожиданности он даже не нашелся, что ответить…

И тут на своей кровати разворчался Станислав Иванович:

— Раз санитарки, то уже и за людей не считают. Одним все можно, а другим — сиди и не чирикай…