Яков Липкович - Три повести о любви

…— Что с ним? — доносится до него откуда-то издалека.

— Никак без сознания? Вон как тяжело дышит! («О ком они?»)

— Вызвали «скорую»? («Неужели обо мне?»)

— Вызывать-то вызывали. Только чего-то долго ее нет… («Наверно, все-таки обо мне. Это у меня прихватило сердце. И совсем недавно. Постой, где же оно разболелось? В каком-то странном, очень странном месте…»)…

Ипатов открывает глаза и видит перед собой одну-единственную метлахскую каменную плитку. Где он? Ах да, он взобрался на шестой этаж бывшего Светланиного дома. Потом ему стало плохо, он долго мучился и потерял сознание. И вот теперь лежит на ее бывшей лестнице. А валидол, а валидол, который он потреблял в таком изобилии? В пересохшем рту нет и следа той освежающей сладости, совсем недавно пробудившей в нем какую-то надежду на облегчение. Значит, померещилось…

Он пробует поднять голову, посмотреть на людей, стоящих над ним, и старая противница — боль снова разливается за грудиной…

Мама ждала очередных новостей, а в зависимости от них — и распоряжений. Но и без этого, придя с работы, она принялась наводить марафет. Вытерла всюду пыль, с мылом вымыла пол, подклеила во многих местах отставшие обои. И все время украдкой улыбалась, поглядывала на сына. Он же по-свойски два раза показал ей язык. В наказание она заставила его натирать воском пол, в общем как следует попотеть. Вернувшийся с работы отец хмыкнул, глядя на их возню. Ипатов подумал: «Или он обо всем догадывается, или рассказала мама». В отличие от мамы с ее деликатными и необидными подтруниваниями, отец мог довести его до белого каления своими частыми ухмылками в нос. И многозначительным молчанием. А кому охота быть смешным в глазах собственных родителей, особенно если их уважаешь и считаешься с ними?

Пока шла генеральная уборка, ни Ипатов, ни мама ни единым словом не обмолвились о Светлане. До прихода отца разговор еще не назрел, а после прихода говорить о ней стало опасно: мешали отцовские глаза, все замечающие и насмешливые. Так и работали молча, изредка перекидываясь репликами по делу: «Подай!» — «Принеси!» — «Подвинь!» — «Передохнем немножко!»

Они закончили уборку, когда отец досматривал, наверно, уже второй сон. Как ни старались мать и сын скрыть изъяны своего быта, навести на него маломальский глянец, убожество выпирало по-прежнему. Зато чистоты у них такой не было, возможно, с первой, после вселения, генеральной уборки.

«Ну теперь не стыдно принять даже английскую королеву», — шутливо сказала мама.

«Английскую не английскую, — в тон ей возразил Ипатов, — а принцессу из Монако можно».

«Почему из Монако?» — удивилась она.

«А почему английскую?» — спросил Ипатов.

И они оба, встретившись веселыми взглядами, дружно прыснули.

Ипатов уснул опять-таки с мыслью о завтрашней встрече. Под утро ему приснился довольно странный сон. Будто бы он прохаживался по огромному колхозному или совхозному саду, где на фруктовых деревьях вместо обычных яблок и груш росли большие спелые арбузы. Но особенно его поразило то, что в каждом из них был аккуратный и глубокий треугольный вырез, в нарастающей темноте которого легко угадывалась сочная и сладкая мякоть. Он тянулся то к одному, то к другому арбузу, но они не давались ему, ускользали из рук. Тогда он стал подпрыгивать и они медленно и плавно, как воздушные шарики, поднимались выше. Но самое страшное настало потом, когда там, на небольшой высоте, они с треском один за другим начали лопаться и осыпать его, как картечью, острыми черными косточками. Он прикрывал голову руками и долго носился по саду в поисках укрытия. И, не найдя его, наконец проснулся в холодном поту…

Вспомнив о предстоящей встрече, Ипатов тут же забыл о своем странном сне. Он быстро оделся и, наскоро перекусив (стакан кипятку с брошенными в него чаинками дешевого грузинского чая и кусок черного хлеба с тонким, можно сказать, прозрачным слоем сливочного масла), побежал в Университет. Сегодня автобусы шли один за другим, и поэтому он приехал минут за двадцать до начала занятий. И опять повторилось вчерашнее: и непрерывное поглядывание по сторонам, и напряженное ожидание, сменившееся, как только раздался звонок на лекцию, отчаянной растерянностью. И снова бухало, как в колокол, молодое и сильное сердце. Светлана так и не появилась — ни на первой, ни на второй, ни на третьей лекции. Скорее всего, решил Ипатов, ей просто неудобно оставлять своего двоюродного брата одного. Правда, тот обещал, что она будет. Но ручаться за Светлану с его стороны было несколько рискованно: надо думать, он позабыл, что родственные отношения обязывают к повышенному гостеприимству. Окажись Ипатов в подобной ситуации, он бы, наверно, тоже не пошел. Чтобы избежать вопрошающих взглядов мамы и саркастических ухмылок отца, Ипатов остаток дня, до позднего вечера, провел в Публичке. Там он осилил уйму литературы, как обязательной, так и необязательной, в том числе толстенную «Американскую трагедию», в которой великий писатель с потрясающей силой изобразил загнивающее буржуазное общество. Сынки миллионеров творили все, что им вздумается, а дети бедных родителей пожинали горькие плоды социального неравенства. Ипатов закрыл книгу с чувством сострадания к юной и доверчивой героине.