Яков Липкович - Три повести о любви

— А чего такого — в одной стране живем! — весело ответил Толя.

— Ничего, браток, — помедлив, проговорил Алексей Дмитриевич.

— Спасибо за доброту! — порывисто сказал Аркадий. — Я обязательно напишу о вашей бригаде!

— Чего-то больно много пишут о нас, — заметил Толя.

— Такая работа у них — писать, — объяснил Алексей Дмитриевич.

Толя подтянул моторку к причалу. Аркадий с трудом, с помощью приемщика, взобрался наверх. И только там он увидел, что это женщина. Немолодая, с хриплым мужским голосом.

— Спасибо, — сказал он ей.

— Было бы за что, — ответила она.

Аркадий стоял и покачивался, как пьяный. Когда же он шагнул к конторе, его повело в сторону. Он остановился в растерянности.

— Видать, здорово угорели, — заметила приемщица.

— Не знаю, что со мной, — стал оправдываться Аркадий. — Вообще-то я качку хорошо переношу.

— Все от самого себя зависит, дорогой товарищ, — наставительным тоном заявила она. — Был тут у нас один капитан. Когда его спрашивали, почему он не угорает, так отвечал: «Да все некогда. Судно вести надо».

— Ну долго они еще будут чухаться? — сердито спросил снизу Толя.

— Досчитай до тридцати, больше не надо!

— На черта я буду вашей арифметикой заниматься. Она мне еще в школе надоела!

— Вон идут!..

С протяжным металлическим визгом из-за поворота выехала вагонетка. Ее толкали двое рабочих.

— Ведь люди ждут! — громко упрекнула их приемщица.

Те молча прибавили шагу.

— Толя и Дмитрий… то есть Алексей Дмитриевич, всего вам доброго! — напоследок крикнул Аркадий.

— Приезжайте еще! — донесся до него голос Толи.

Скоро они будут там, увидят Маришку, Горячева, узнают все…

Продолжая покачиваться, Аркадий двинулся по неровным и скользким мосткам к конторе.

Ткнулся в одну дверь, другую, третью. Две были заперты, а последняя вела в узкий коридорчик, зажатый с обеих сторон бытовками.

Были еще двери — у входа, которые поначалу его почему-то не заинтересовали.

Пришлось вернуться.

Уверенный, что там тоже или заперто, или опять что-нибудь не то, он толкнул первую дверь и увидел девицу с жидкими светлыми волосами, зашивающую чулок на бедре. Она одернула юбку и сердито сказала:

— Стучать надо!

Аркадий мигом прикрыл дверь:

— Простите!

В коридор с улицы зашел парень в кожаной куртке, надетой прямо на тельняшку.

Он подозрительно посмотрел на Аркадия и спросил:

— Вам кого?

— Где-то здесь печка.

— А вот! — показал парень на вторую дверь. Распахнул ее и, пропустив Аркадия, вошел вслед за ним.

В углу возвышалась круглая железная печка. Обдало плотным тугим жаром.

— А вы откуда?

Аркадий ответил.

Парень вежливо выслушал, но удивления не проявил. По-видимому, к журналистам здесь привыкли.

— Вот на этом диване можете отдыхать, — сказал он и молча направился к выходу.

— Скажите, — остановил его Аркадий, — когда ожидается катер до города?

— По рации передали: вышел в девять вечера. Стало быть, к утру будет. А когда пойдет назад — тут дело сложнее.

— Почему?

— Потому что от двух стихий зависит — от погоды и начальства.

Парень чем-то неуловимо и неприятно походил на Горячева. Не то улыбкой, не то выражением глаз.

— Ясно, — сказал Аркадий.

— Отдыхайте, — произнес парень и вышел.

Аркадий снял с себя мокрые ботинки, носки, пиджак и все это понес к печке. Но стул рядом с ней оказался занят. На нем лежали — подметками к теплу — женские сапожки. Тут же сох синий плащ. Больше стульев в комнате не было, поэтому сапожкам и плащу пришлось потесниться.

Аркадий подошел к дивану. Нет, уснуть он не сможет, несмотря на тепло и удобства.

Вдруг дверь широко распахнулась, и в комнату вошла уже знакомая девица с жидкими волосами. Она надменно посмотрела на Аркадия, стоявшего босиком в измятых брюках, майке, и молча направилась к печке.

Аркадий терпеливо ждал, когда она наконец возьмет свои вещи и уйдет. У него даже пропало желание съязвить — повторить ее же слова о том, что раньше надо стучать. И вообще он старался не смотреть на нее.

И тут неожиданно она первая начала разговор:

— По-моему, я вас где-то видела.

— Возможно…

Он взглянул на нее: она была на редкость непривлекательна. И не чертами лица, которые сами по себе не казались неприятными, а какой-то устоявшейся и вызывающей невыразительностью. Попадись она ему завтра на улице, он бы ни за что не признал ее — до того была тусклой и бесцветной. Сбивали с толку лишь цепкий и колючий взгляд, быстрые и резкие движения. Это уже говорило о характере.