Яков Липкович - Три повести о любви

Попутно он покажет Маришке, как беседовать с людьми. Ей еще невдомек, что это своего рода искусство.

На крыльце появилась молодая женщина в широкой юбке и белом платке, туго повязанном на голове. Стрельнув в сторону приезжих глазами, она сбежала по ступенькам и скрылась под соседним навесом.

Следом из рыбацкого стана вышли Горячев и длиннолицый рыбак в резиновых сапогах. Молча двинулись к гостям. Бригадир шел впереди и приветливо улыбался. Он был чертовски красив. Высокий, широкоплечий, статный. На открытой и крепкой шее прямо сидела небольшая аккуратная голова. Интересным было лицо: узкие, с монгольским наплывом век глаза светились какой-то совершенно славянской голубизной.

Аркадий поймал себя на том, что любуется этим ладным и пригожим парнем. Впрочем, ему вообще было свойственно влюбляться в ярких людей. Сам некрасивый — узкоплечий, неспортивный, — он питал слабость к красивым. Но в отличие от того, что с ним бывало раньше, сейчас что-то мешало до конца довериться этому чувству. Оно словно упиралось в некий невидимый ограничитель.

Он взглянул на жену и сразу понял: все дело в ней. Она сидела как-то вся подобравшись. Сквозь легкий загар пробивался густой румянец. Неужели ее так взволновало новое знакомство? Конечно, было бы странно, если бы Горячев ей не понравился. Аркадий вспомнил, с каким любопытством она смотрела на бригадира еще на катере и в лодке. Однако теперь, когда в поведении Маришки появилась какая-то неестественность, ему вдруг стало как-то не по себе…

Рыбаки подошли.

— Ну как, помирились? — спросил Горячев.

Маришка обеими руками приподняла тяжелую голову вожака и заглянула ему в глаза:

— А мы и не ссорились, правда?

— Ишь как он у вас! — не без удивления заметил Горячев. — Что хвостом выделывает! А вообще-то он пес серьезный. И к нашим не ко всем подходит.

Маришка бросила на бригадира короткий благодарный взгляд и отпустила вожака. Тот неожиданно лизнул ее в щеку и отошел к собакам.

— Пойдемте в избу! — сказал Горячев.

Маришка поднялась сразу.

Они двинулись к стану, вблизи которого рыбачка в широкой юбке и белом платке разжигала плиту. Из железной трубы вился дымок.

— Посторонись! — раздалось сзади.

Мимо них, бухая резиновыми сапогами, пробежал с хлебным мешком на плече длиннолицый рыбак. На бегу обернулся и крикнул хрипло:

— Ноленс-воленс!

— Что это он? — спросил Аркадий.

— Да так — дурит, — ответил Горячев.

Позади послышалось сопение. Аркадий обернулся и увидел Мишу, тяжело тащившего на спине большой фанерный ящик. Паренек тоже пробовал бежать, но догнать длиннолицего, весело и лихо вырвавшегося вперед, ему было не под силу.

— Дай-ка мне, — сказал Горячев.

— Не надо, я сам, — с трудом переводя дыхание, ответил Миша.

— Пусти, — Горячев ухватился за ящик и легко поднял его.

— А я? — спросил паренек.

— Дуй за канистрой! — Горячев поставил ящик на плечо.

— Хорошая деталь, — шепнул Аркадий Маришке. — Запоминай!

Сперва Горячев вообще шел играючи — все такой же статный и сильный. Но ящик своими острыми, окованными металлической лентой ребрами больно врезался в шею и плечо, и бригадир все чаще менял положение.

Аркадий догнал его:

— Давайте помогу!

— Тут недалеко, — ответил тот.

Действительно, до стана оставалось каких-нибудь десять-пятнадцать метров. На крыльцо вернулся и поджидал Горячева длиннолицый. Он и теперь не стоял спокойно — все как-то дергался. Приветливо улыбалась гостям женщина в белом платке. Она держала в руках ведро, до краев наполненное рыбой.

Проходя мимо плиты, Горячев сказал рыбачке, продолжавшей во все глаза разглядывать приезжую парочку:

— Скоро у тебя? А то гости проголодались!

— Ой, я быстро! — захлопотала та у широкого противня на плите. В один миг вывалила туда рыбу. Подкинула дров в топку. И еще успела между делом поздороваться с Аркадием и Маришкой — с каждым в отдельности.

Горячев поставил ящик на крыльцо и попросил длиннолицего:

— Отнеси, Борисыч, в кладовку.

Тот наклонился, ухватил ящик руками и неожиданно произнес, глядя в глаза Аркадию:

— О, вермишель! О, вермишель!

Очевидно, он и впрямь любил подурить. И Аркадий на всякий случай, чтобы не обидеть его молчанием, ответил улыбкой.

Горячев широко распахнул дверь:

— Заходите в наш дворец!

— Благодарим, синьор, — в тон ему сказал Аркадий.

Комната была большой и темноватой. Вдоль дощатых стен тянулись нары, прикрытые одеялами. В дальнем углу, за цветастой занавесью, стояла единственная кровать, даже в полумраке она поражала белизной подушек.