Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

По субботам Нинка с подружками ходила в кинотеатр на вечерний сеанс, народ валом валил на индийские фильмы. Кино про любовь — мечта, девуш­ки в темноте зала всхлипывают, платочками слезы утирают. В кафетерии кинотеатра на втором этаже застекленная арка, парни пиво пьют, девушек угощают мороженым. Покупают сливочный пломбир в хрустящих вафельных стаканчиках, реже шоколадное эскимо на палочке. Нинка пять раз смотрела фильм «Бродяга», сегодня согласилась пойти за компанию. Как раз хватит денег на чай и маленькую шоколадку.

В кафе пусто, Нинка допивала остывший чай и встрепенулась, когда к столику подошел военный, сапоги скрипят, молодцеватая выправка.

— Можно к вам?

«Вежливый и сам из себя ничего такой — бравый».

Нинка кивнула, шелковый подол ее широкого платья зашуршал под сто­ликом, глаза загорелись любопытством.

— Геннадий Ярошко, — представился незнакомец.

Нинка чуть не подпрыгнула от радости, нечаянно задела локтем стакан, чай плеснулся на брюки Геннадия. Девушка зарделась, бросилась помогать, общая неловкость сменилась смущенным смехом. На фильм опоздали. Ген­надий оживился, принес два хрустящих вафельных стаканчика мороженого. Вышли из кинотеатра вместе.

В звездочках на погонах она не разбиралась, думала, перед ней офицер. Геннадий оказался сверхсрочником, остался по контракту служить в коменда­туре, вырос до прапорщика по тылу, кроме хозяйственных забот были у него караульные дежурства, патрулировал с солдатами улицы.

По ночам Нина бегала к жениху в караулку, в сумочке для настроения и душевной беседы бутылка водки. Друг оказался немногословным, любил хорошую закуску, наблюдал, как девушка тает от его неуклюжих комплимен­тов. Румяная и счастливая, под самый рассвет она крадучись уходила, днем в цеху клевала носом.

Через месяц молодые подали заявление, через три Нина поставила в ЗАГСе роспись в регистрационной книге, с двумя сумками переехала в семей­ное общежитие к мужу, уволилась с фабрики.

— Я свою жизнь, Генек, тебе отдам, всю — без остатка, бери меня, слова упрека не услышишь, обещаю чистые рубашки с накрахмаленными ворот­ничками, борщ и котлеты, пироги, а ты мне — кино и мороженое, — крепко прижималась к плечу мужа молодая жена.

— Будет тебе и кино, и мороженое, и еще много чего.

Вскоре Нина обзавелась швейной машинкой, пошла на курсы кройки и шитья, в комнате выгородила для себя уголок и давай строчить обновки. Поя­вилась клиентура. Сначала не очень требовательные, мамаши по общежитию, той подшей, тому прострочи, за ними потянулись офицерские жены, те были более требовательными, капризными и фасонистыми.

С утра Нина бежала на рынок за мясом, деревенскими яйцами, творогом, затем обед готовила для Генека, вечером обшивала клиентуру.

— С детьми подождем, надо на кооператив накопить, на ноги встать, вот построим квартиру, рожу тебе деточку, — вечером нашептывала Нина мужу, подливая в рюмку из толстого стекла его заветные семьдесят граммов.

От рюмки, всего-то смешные семьдесят граммов, не пол-литра, Генек быстро пьянел, глаза стыли, наливаясь недоброй оловянной мутью. Что-то с ним происходило, какая-то дрянь вылезала из его нутра, язык с трудом ворочал слова, они превращались в несвязную кашу. Нина отводила мужа к кровати, он тяжело оседал и долго еще что-то бормотал себе под нос. Она не обращала внимания на его мычание, садилась за швейную машинку и строчи­ла очередной дамский заказ.

Как-то на рынке ее окликнула землячка, вместе ходили в школу, ее тезка, так и оставшаяся в деревне.

— Эй, Нинка, ты ли, не узнать! Хозяйка, купи моего творожка, сметанки, молока, все свеженькое! — веселым голосом зазывала школьная подруга.

— Какая я тебе Нинка, я теперь... — женщина замешкалась, над карими глазами сошлись темные брови, ответила твердым голосом: — Инна Иванов­на я, слышишь, мужняя жена, считай, офицера. а ты в Нинках и помрешь. Почем с утра головка домашнего сыра?

Нинка давно сменила деревенское простое имя на красивое городское, всем говорила — Инна.

Прошло восемь лет, семья Ярошко переехала в кооперативную квартиру в новом доме. Окна выходили на юго-восточную сторону, по утрам яркое солн­це пробивалось сквозь полосатые шторы. Инна Ивановна раздобрела, пошила модный атласный халат, по розовой ткани рассыпались крупные изумрудные розы, они немного напоминали зеленых лягушек, шевельнет хозяйка пле­чом — лягушки оживают.

В новом районе появилась не бог весть какая клиентура, люди непритяза­тельные, и портниха не особенно заморачивалась сложными фасонами, про­должала строчить срочные заказы: выпускные платья дочерям своих соседок, костюмы, юбки, брюки подругам подруг.