Такидзи Кобаяси - Краболов

Возвращаясь на свои места, размякшие, как тряпки, они точно по уговору ругались, ни к кому, собственно, не обращаясь: «Черт!» В темноте это было похоже на злобный рев быка. Они и сами не понимали, на кого обращен их гнев. Но ежедневное совместное пребывание в «нужнике», постоянные откровенные разговоры незаметно сделали то, что мысли, слова, действия этих двухсот человек с медлительностью слизня, ползущего по земле, всё же принимали одно направление. В этом общем потоке были, конечно, и такие, которые топтались на месте, были и пожилые рыбаки, державшиеся обособленно. Но каждый из них, сам того не замечая, менялся, и незаметно среди рыбаков образовались отчетливые группы.

Было утро. С трудом подымаясь по трапу, бывший горняк сказал:

— Больше не могу!

Накануне работали почти до десяти, тело было расслаблено, как сломанная машина. Люди спали на ходу, сзади их окликали, и тогда они снова машинально переставляли ноги. Некоторые спотыкались, падали и дальше двигались на четвереньках.

— Перед тем как приступить к работе, все спустились в цех и столпились в углу,

— Я буду саботировать. Не могу! — сказал горняк.

— Все молча переглянулись.

— Прижгут... — сказал кто-то немного погодя.

— Да ведь я не из лени! Просто нет сил.

Горняк завернул рукав до плеча и поднял руку к глазам, как будто глядя сквозь нее.

— Я ведь не из лени.

— Ну, гляди...

В этот день инспектор расхаживал по цеху, как драчливый петух.

— Это что такое? Это что такое? — орал он направо и налево.

Но вяло работали не отдельные рабочие, а почти все, так что инспектору только и оставалось, что в ярости метаться по цеху. И рыбаки и команда впервые видели инспектора в таком состоянии. С палубы слышалось шуршание крабов, выбравшихся из сетей. Работа стала застаиваться, как вода в засорившейся водосточной трубе. И дубинка инспектора не помогала!

По окончании рабочего дня рыбаки, вытирая головы замызганным полотенцем, один за другим пошли в «нужник». Встречаясь глазами, они невольно фыркали. Они сами не понимали, почему им так ужасно весело.

И настроение передалось и команде. Когда матросы поняли, что их заставляют работать, стравливая с рыбаками, и, таким образом, порядочно дурачат, они тоже принялись время от времени «саботировать».

Если кто-нибудь перед началом работы говорил: «Вчера здорово переработали, сегодня будем саботировать!» — то все так и делали. Но этот так называемый «саботаж» заключался только в том, что они работали несколько менее напряженно.

Все ослабели. «Придет момент — волей - неволей будем действовать. Раз нас убивают, то уж все равно»,—думалось каждому. Им было уже невмоготу.

— Транспорт! Транспорт!—крикнул кто-то на верхней палубе.

Крик этот услышали внизу. Все, кто в чем был, попрыгали с нар «нужника».

Транспорт занимал мысли экипажа и рыбаков еще больше, чем женщины. Этот пароход приносил с собой запах Хакодате, запах «твердой земли», на которую они уже давно не ступали. К тому же транспорт доставлял им письма, рубашки, белье, журналы и все прочее.

Они вцепились в посылки своими узловатыми пальцами, провонявшими запахом крабов, и взволнованно потащили их в «нужник». Усевшись на нары по-турецки, поставив свертки между ног, они стали развязывать посылки. Тут были разные разности. Письма от детей, нацарапанные неуверенным почерком под диктовку матери, полотенца, зубной порошок, зубные щетки, туалетная бумага, кимоно, из складок которого вдруг выпадало слежавшееся от придавившей его тяжести письмо жены. Рыбакам хотелось уловить притаившийся в вещах запах «родного дома». Они старались почувствовать молочный запах детей, теплый запах тела жены.

Матросы и рыбаки, которым ничего не прислали, расхаживали, засунув руки в карманы штанов.

— Пока тебя нет, ее уж кто-нибудь подцепил, — подтрунивали над ними.

Один из рыбаков в стороне от общего шума задумался, уставившись в полутемный угол, снова и снова загибая пальцы на руке: из письма, доставленного транспортом, он узнал о смерти своего ребенка. Ребенок умер два месяца назад, а он и не знал об этом. В письме говорилось, что на радиотелеграмму не хватило денег. Рыбак сидел мрачный, сам не свой.

У другого было как раз обратное. В письме была вложена фотография младенца, похожего на маленького скользкого осьминога.

— Ишь ты какой! — громко расхохотался рыбак.

И широко улыбаясь, он всем показывал фотографию, говоря: — Что скажешь? Вот у меня какой сын родился!