Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

— Я соглашусь.

Рэймонд улыбнулся, отложил вилку и поднял руку ладонью вперед. Я поняла, что от меня требовалось приложить к ней свою ладонь, совершив тем самым ритуал, который именуется «отбить пять».

— Так держать, — сказал он, — поздравляю.

Я ощутила вспышку счастья, будто зажглась спичка. Не помню, чтобы раньше меня кто-то с чем-то поздравлял. Это в самом деле оказалось очень приятно.

— Как поживает твоя мама, Рэймонд? — сказала я, наслаждаясь как моментом, так и последним кусочком булочки.

Рэймонд принялся рассказывать о своей матери и сообщил, что она обо мне спрашивала. Я ощутила смутное беспокойство, привычную тревогу, неизменно вызываемую чрезмерной материнской любознательностью, но он меня успокоил.

— Ты ей очень понравилась, — сказал он, — говорит, ты можешь забегать, когда хочешь. Ей очень одиноко.

Я кивнула. Это было понятно с самого начала. Рэймонд извинился, встал и поплелся в туалетную комнату. В ожидании его возвращения я оглядывалась по сторонам. За соседним столиком сидели две женщины примерно моего возраста, каждая с нарядно одетым грудным ребенком. Оба младенца лежали в детских автомобильных креслах; один дремал, другой сонно следил взглядом за пляшущим на стене лучом света. За нашими спинами ожила, зашипев, кофеварка, и я увидела, как по лицу ребенка рябью прокатились волны тревоги. Он медленно вытянул свои милые розовые губки, будто для поцелуя, а потом широко раскрыл рот и выдал протяжный вопль весьма приличной громкости. Мать взглянула на него, убедилась, что с ним все в порядке, несмотря на крик, и вернулась к беседе. Крик стал еще громче. Я предположила, что в этом есть эволюционный смысл: душераздирающий плач младенца имеет ровно такую высоту и громкость, чтобы для взрослого человека представлялось невозможным не обратить на него внимание.

Ребенок стал извиваться, бешено молотить в воздухе кулачками, а лицо его каждую минуту становилось все краснее. Я закрыла глаза, безуспешно пытаясь абстрагироваться от шума. «Не плачь, пожалуйста, не плачь. Я не знаю, почему ты плачешь. Ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Чем тебе помочь? Тебе плохо? У тебя что-то болит? Ты хочешь есть? Я правда не знаю, что делать. Не плачь, пожалуйста. У нас нет еды. Мамочка скоро вернется. Где же мамочка?» Моя рука дрожала, когда я поднесла к губам свой кофе. Я старалась дышать как можно медленнее, упершись взглядом в столешницу.

Крик прекратился. Я подняла глаза и увидела, что ребенок уютно устроился на руках у матери, которая покрывала его лицо поцелуями. Из моей груди вырвался вздох. У меня отлегло от сердца.

Когда вернулся Рэймонд, я заплатила за ланч, поскольку в прошлый раз меня угощал он. Я начала постигать концепцию чередующихся выплат. Однако он настоял на том, чтобы оставить чаевые. Пять фунтов! Официант просто донес еду от кухни до нашего стола, и эта нехитрая работа и так уже оплачивается владельцем кафе. Рэймонд вел себя безрассудно и расточительно — не удивительно, что он не может позволить себе нормальную обувь и утюг.

Мы неторопливо зашагали обратно к офису, и Рэймонд в подробностях изложил мне какую-то проблему с компьютерным сервером, которую ему предстояло решить. Я ничего не поняла, но меня это не особенно волновало. В вестибюле Рэймонд направился к лестнице, ведущей в его отдел.

— Скоро увидимся, — сказал он, — всего хорошего.

Его слова звучали не как пустая формула вежливости: он как будто действительно собирался вскоре со мной увидеться и по-настоящему желал мне всего хорошего. В груди разлилось тепло — приятное, искристое чувство, чем-то напоминающее глоток горячего чая холодным утром.

— Тебе тоже всего хорошего, Рэймонд, — искренне ответила я.

В тот вечер я собиралась расслабиться с чашкой мясного бульона «Боврил» и послушать по радио очень интересную передачу о южноафриканской политике, предварительно просмотрев в Интернете страницы Джонни Ломонда. В «Твиттере» он разместил бессвязный пост о персонаже какого-то телесериала, а в «Фейсбуке» — фотографию ботинок, которые ему хотелось приобрести. Так что в плане новостей день выдался непримечательный. Услышать в понедельник голос мамочки было неожиданным и далеко не приятным сюрпризом.

— Элеанор, дорогуша. Я понимаю, время для разговора сегодня неурочное, но я думала о тебе. Просто хотела услышать тебя, узнать, как ты, все такое.

Я молчала, шокированная ее незапланированным вторжением в мой вечер.