Гейл Ханимен - Элеанор Олифант в полном порядке [litres]

— Донор? — переспросила она. — Я что, в самом деле так сказала? Радость моя, это же просто метафора !

Еще одно слово, которое мне потом пришлось смотреть в словаре.

— Я просто хотела пощадить твои чувства. В некотором роде это донорство было… вынужденным, скажем так. У меня в этом деле не было выбора. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я ответила, что да, но я лукавила.

— А где он живет, мамочка? — спросила я, чувствуя прилив смелости. — Как выглядит, чем занимается?

— Как он выглядел, я не помню, — пренебрежительно ответила она скучающим тоном, — но от него исходил запах амбиций и сыра «Рокфор», если это тебе о чем-то говорит.

Мое лицо, по всей видимости, приняло озадаченное выражение, потому что она нагнулась ко мне и оскалила зубы.

— Подобно этому плесневому сыру, дорогуша, он вонял тухлятиной.

Она на несколько мгновений умолкла и вновь обрела привычное хладнокровие.

— Мне неизвестно, Элеанор, жив он или мертв. Если жив, то наверняка сколотил приличное состояние за счет сомнительных, безнравственных средств. А если мертв — на что я очень надеюсь, — то точно томится в седьмом круге ада и варится в реке из кипящей крови и огня под язвительные смешки кентавров.

В этот момент я поняла, что спрашивать, не осталось ли у нее фотографий, видимо, не стоит.

Вечер среды. Мамочкино время. Как бы я ни хотела обратного, ей, в конечном счете, всегда удавалось до меня добраться. Я со вздохом выключила радио, понимая, что теперь придется дожидаться воскресного выпуска, чтобы узнать, удачно ли созрел яблочный сидр Эдди Гранди. Меня пронзила вспышка отчаянного оптимизма. А если бы мне не нужно было с ней говорить? Если бы я заговорила с кем-нибудь еще, с кем угодно?

— Привет? — сказала я.

— Привет, золотце, это я. Какова погодка-то, а?

В том, что мою мать поместили в специальное учреждение, ничего удивительного нет: любой согласится, что с учетом характера совершенного ею преступления это было неизбежно. Но она зашла слишком, чересчур далеко, подражая интонациям и жаргону тех мест, где ее держали в заключении. Я предполагала, что это помогает ей ладить с ее сокамерниками, а возможно, и с персоналом. А может, она просто так развлекалась. Мамочка без труда копирует любой акцент, но она и вообще разносторонне одаренная женщина.

Я приготовилась к этому разговору и была начеку — в общении с ней без этого не обойтись. Она серьезный противник. Вполне возможно, что с моей стороны это было безрассудством, но я все же сделала первый шаг:

— Знаешь, мамочка, после нашего разговора прошла только неделя, но она показалась мне вечностью. У меня была куча работы, и я…

Она перебила меня — на этот раз сама вежливость — и стала говорить таким же нормальным языком, как и я. Этот голос… я помнила его с детских времен. Он и сейчас преследовал меня в кошмарах.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, дорогуша, — произнесла она. Говорила она торопливо. — Послушай, я не могу долго разговаривать. Расскажи мне, как прошла неделя. Чем ты занималась?

Я рассказала, как ходила на концерт и как мы проводили того дизайнера. Но больше не сообщила ничего. При первых звуках ее голоса я почувствовала, как ко мне подкрадывается знакомый ужас. Мне так хотелось поделиться с ней последними новостями, бросить их к ее ногам, будто охотничий пес изрешеченную дробью птицу, но теперь я никак не могла избавиться от мысли, что она возьмет их и с невероятным спокойствием просто разорвет на куски.

— А, концерт… звучит замечательно. Я всегда была без ума от музыки. Знаешь, время от времени и у нас дают представления: некоторые местные обитательницы иногда исполняют песни в комнате отдыха, если придет настроение. Это действительно… весьма необычно.

Она на миг умолкла, и затем я услышала, как она на кого-то огрызается:

— Отзынь, Джоди. Я перетираю за жизнь со своей дочей и не собираюсь завершать нашу беседу из-за какой-то обоссанной шлюхи вроде тебя! — Повисла пауза. — Нет, а теперь отвали!

Она откашлялась.

— Прости, милая. Она из тех, кого называют торчками: вместе с друзьями с такими же пристрастиями ее поймали за присвоением парфюмерии. Представляешь, они украли «Полуночную жару» от Бейонсе, — мама вновь понизила голос. — Да, дорогуша, здесь собрались отнюдь не гении преступного мира. Думаю, профессор Мориарти пока может спать спокойно.

Она засмеялась хрустальным смехом, похожим на звон бокалов на коктейльной вечеринке, — словно персонаж Фитцджеральда, обменивающийся со своим визави остротами на увитой глициниями террасе. Я попыталась внести свой вклад в разговор: