Бронислава Бродская - Биарриц-сюита [СИ]

Они шли домой, было темно, но окна ресторанов и террасы были освещены. Ася украдкой заглядывала в тарелки людей, ужинавших за небольшими столиками. Она ничего папе не говорила, понимая, что ни в какие рестораны они не пойдут, а дома их ждут котлеты и чай с печеньем. Погуляв по пляжу, они вернулись домой. Понятно, что папе хотелось бы сесть за компьютер, но интернет у них был пока отключен. Да ему для работы и не нужен был интернет, в любом случае его завтра включат; папа насчет этого звонил. Ася легла в свою чистую постель. Папа просил ее сходить в душ, но она не пошла: было лень и стала сказываться усталость этого длинного дня. Из соседней квартиры неслись крики и ругань. Туда поселились новые соседи, негры из Африки. Папа говорил, что нельзя говорить «негры», надо говорить «черные». Ох, ну какая разница? Они, слава богу, не в Америке. Ася быстро уснула.

На следующее утро она проснулась в неважном настроении. Сегодня был последний свободный день, который она сможет провести спокойно. Завтра — понедельник и придется идти в школу. В школе с ней были предупредительны и милы, но она чувствовала себя там чужой. Все улыбались, но Ася не знала, как ребята к ней на самом деле относятся. Настороженно, неприязненно, с любопытством? Да, нет, скорее всего, они к ней никак не относились и это было обиднее всего. Она могла вызвать у них минутный интерес, но общаться с ней они не могли, и это было нормально: Ася ничего не понимала и была уверена, что за их вежливостью скрывается просто равнодушие. Никому до нее не было дела. Это французская школа была для Аси уже третьей школой, в двух предыдущих она успела поучиться в Москве. Она знала, что самое главное — это как к тебе относятся, к кем ты дружишь, кто и в какую группу тебя принял, и еще — учеба. Но ее никто не принял, и учиться она пока не умела. Как Ася хотела бы рассказать о себе девочкам, послушать, что они могут ей рассказать. Но, как общаться, если понимаешь процентов двадцать или даже десять? Девочки это заметили, и просто молча улыбались. Нахалки провинциальные. Она, москвичка могла бы им сто очков вперед дать, но как?

Учителя вели себя с ней не так, как с другими учениками. Она улавливала многое. По математике, которая в московском лицее не была ее коньком, Ася понимала во много раз лучше окружающих, но отвечать-то она все равно не могла. Учителя были профессионально терпеливы, но она им казалось туповатой. А как же еще? Небось думали про себя: вот дебилка! Черт ее принес на нашу голову? Что этим дурацким русским дома не сидится? Ася смотрела по сторонам и пыталась понять, как тут надо одеваться, чтобы не быть смешной, надо хорошо или плохо учиться, чтобы ребята тебя уважали. Кто из учеников тут у них главный? Каких учителей любят, а каких — нет? Вопросов было много, а ответы пока не приходили. Нужен был язык, но Ася опять была с папой две недели в Москве, они продлевали визу. Пока шло время, ребята съездили на экскурсию в Лурд, теперь они, наверное, поездку обсуждают, а Ася опять будет в стороне. В Москве она немного расслабилась, хотя ей было обидно, что в ее 67 школе уже начались занятия, а она сидит дома, и опять «ни при чем». Когда это кончится? Завтра ей придется притворяться, что у нее все хорошо. И перед папой притворяться, и перед ребятами, и перед учителями. Как она от этого устала, как ей хотелось быть самой собой, чтобы ее оставили в покое, чтоб она жила без борьбы, без напряжения, без внутренних конфликтов.

Не стоило об этом пока думать. Им с папой еще предстояло целое воскресенье. Ася вспомнила цитату из Унесенные ветром, романа, который она пока не читала, но о котором ей рассказывала бабушка. Какая-то Скарлет О'Хара говорила: «Я подумаю об этом завтра». А, что, неплохая мысль. Ася принялась натягивать купальник. Они с папой собирались на пляж. И тут у папы зазвонил телефон. Когда он ответил, Ася сразу поняла, что звонит дядя Марк, и насторожилась. Он папе что-то предложит, но что?

Самолет подрулил к рукаву и оркестр вереницей потянулся к выходу. Руки у всех были заняты: чемоданчик на колесах, футляры с инструментами, многие тащили чехлы с концертными костюмами. Борис тоже нес свой: давно купленный в Англии, дорогой, и хорошо сшитый черный смокинг. Во фраке он не выступал со времен театра. В другой руке у него был кейс с партитурой. Потерять или забыть кейс привело бы к катастрофе. В здании аэропорта ребята инстинктивно выстроились за Борисом и он, читая указатели, повел свою паству в багажное отделение, внутренне привычно усмехаясь их привычке видеть в нем «направляющего». На этот раз не было никаких накладок, багаж ни у кого не потерялся, а высокий большой автобус уже ждал их около самого выхода, там, где парковались только автобусы, забирающие группы. Безотчетно, подсознательно копируя воспитателей и учителей, Борис влез в автобус последним, пропустив сначала всех ребят, то ли пересчитывая их, то ли просто проверяя присутствие каждого. Как и было обещано, ехали они действительно очень недолго. Автобус плавно остановился около отеля и холл наполнился гомоном и смехом. Его ребята походили на школьников старших классов на экскурсии. Борис знал, что он не пойдет в свой номер пока все ребята не расселяться. Hotel Escale-Oceania выглядел не шикарным, но вполне приличным, еще на вывеске Борис увидел, что это действительно «три звезды», как и было оговорено в контракте. Хорошее местоположение: повсюду 10–15 минут на автобусе, в том числе и до концертного зала в Байоне. Борис поднялся в комнату и вытянулся на кровати. После обеда они поедут на репетицию и там в первый раз будут играть с французами. Переводчица, встречавшая их в аэропорту, как обычно русская женщина с местным мужем, уже позвонила Эмару и Дюме и сказала, что репетиция в шесть.