Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

Да что говорить! Он всегда таким был. Прятался от всех проблем на работе, не хотел ничего слушать, знать, решать, действовать. Всё, что её волновало, было Валентину безразлично. Галина часто так думала, вздыхала и обижалась на судьбу, но потом себя одергивала: да разве он виноват, что заболел? Её Валюша — прекрасный специалист, хороший отец и муж. Ей повезло. В Галининой голове бесконечно раскачивались эти качели: у неё хорошая семья, чудесные дети и муж, ей повезло во всём… и потом сразу всё наоборот: с детьми всё получилось не так, как она рассчитывала, муж заболел, а она — одна и ей трудно. Настроение её менялось несколько раз в день. Любой пустяк ставил Галину в тупик, ей становилось всё труднее принимать решения, хотелось посоветоваться, поговорить о проблемах и горестях, пожаловаться. Но с кем ей общаться? С Олегом? Он подолгу её слушал, пытаясь вникнуть в суть, а потом советовал ей всегда то, что ей не нравилось. В глубине души Галина и не ждала от сына совета, ей просто надо было выговориться, ощутить себя под защитой пусть не мужа, а сына. Оля ко всем проблемам относилась слишком практически. Если что-то надо сделать — сделаем, но сначала все взвесим, поймем, насколько помощь будет эффективна. Как можно было так рассуждать? Папа умирает, надо же что-то делать? «Что тут делать?» — говорила Оля. «Хоть что-нибудь. Нельзя просто смотреть, надо действовать», — так считала Галина Борисовна. Наташа хоть предлагала молиться… Когда речь заходила о молитве, Оля раздражалась и говорила грубости. Олег просто молчал в телефон, и Галина Борисовна прекрасно знала, что он тоже раздражается, хоть и пытается ей этого не показать. Наташе она звонила, подолгу с ней разговаривала, но Наташа жила в своём мире, созданном из страдания. Она мучилась, загнав себя в угол, и у Галины сердце разрывалось, когда она слушала Наташины жалобы. Дочь была комком непереносимой боли. Галина всё бы отдала, чтобы ей помочь, но не знала как. Ни Оля, ни Олег почему-то не проникались Наташиными муками и их черствость ранила её в самое сердце. Почему они так глухи к чужому страданию? И почему чужому? Речь идет об их родной сестре. Слова «сестра», «родные» похоже были для всех детей пустым звуком. Это было самым неприятным итогом Галининой жизни, настолько горьким и удручающим, что Галина Борисовна просто отказывалась это осознавать.

Единственным ребёнком, который всё ещё жил с нею, была Оля, но в последнее время старшая дочь усвоила себе крайне неприятный тон: она журила мать буквально за всё, злобно высмеивая Галинины ошибки. Она читала мораль, из которой выходило, что мать — глупа, необразованна, недееспособна. Оле доставляло злое удовольствие мать «строить», помыкать, наставлять, стыдить и ругать. Оля сама превратилась в сварливую мамашу, а Галина стала её несмышленой дочкой, которую приходиться держать за руку и отвечать за её глупости. Такая вот у неё судьба: мать — престарелая идиотка, отец… вообще, а она, Оля, осталась крайней, а брат с сестрой «хорошо устроились». Оля находила это несправедливым. Однако в светлые минуты осмысления своей жизни Галина Борисовна понимала, что Оля и вела так себя только потому, что так и не смогла стать взрослой женщиной. Она осталась недобрым, эгоистичным, несчастливым ребёнком, который вечно недоволен и не удовлетворён, виня в своей мало удавшейся жизни родителей, прежде всего мать.

Галина Борисовна проснулась позже обычного. Погода изменилась, ночью, видимо, сильно похолодало, моросил ледяной дождь и на траве лежала снежная каша. За окнами было пасмурно, невероятно тоскливо и бесприютно. «Надо протопить. Валя, наверное, замерз», — Галина быстро сходила во двор и принесла несколько поленьев. Они были сырые и печку растапливать медленнее обычного. Валентин лежал на спине с закрытыми глазами. «Если его не трогать, он не позовёт. Так и будет лежать в мокром памперсе. Надо его менять и кормить. А ничего, полежит ещё, сначала я зарядку сделаю». За Галиной никто не наблюдал, и она сделала, как ей было удобнее. Зарядка, душ, туалет Валентина заняли почти час. Потом Галина усадила мужа за стол, и они стали завтракать. Галина Борисовна всегда старалась создать атмосферу нормальности, хотя бы её иллюзию. Удавалось это плохо. Валентин безучастно сидел за столом, на шее у него была повязана тряпка. Кашу он пытался есть сам, но у него всё текло из ложки, и Галина быстро поев сама, предпочла Валентина покормить. Так было быстрее и удобнее. «Валечка, как тебе каша? Это овсянка. А завтра я рисовую сварю. Может тебе варенья положить?» Валентин смотрел прямо перед собой и ничего ей не отвечал. Сейчас он был сонный и сильно заторможенный. Галина знала, что единственное, что ему надо — это лечь обратно в кровать. Но нет, этого не будет. Пусть сидит в кресле. «Валя, я вчера Наташе звонила. Слышишь? Он с ней всё-таки разводится». Валентин молчал, но Галина знала, что он её слышит и, скорее всего, понимает, просто ему трудно поддерживать разговор. Трудно, но не невозможно. Конечно, Валя мог бы с ней немного поговорить, если бы захотел, но в том-то и дело, что он не хотел. Привычно проглатывая своё раздражение, Галина вслух рассуждала о Наташе, голос её возбужденно поднимался и потом опускался почти до шёпота. Она не замечала, что по сути разговаривает сама с собой.