Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

Галина даже и не знала, было ли у Наташи с Яковом какое-то свадебное торжество. Наверное, нет, свадьба с «горько», скорее всего, казалась им обоим пошлостью. Через какое-то время Наташа как ни в чём не бывало позвонила, стала хвастаться своими успехами в Шолом, у неё главная роль, Яшуля обещал сделать из неё большую актрису. Он ставит только на неё, она Яшина муза, она ему помогает. Яша такой молодец. Галина смирилась с неизбежностью присутствия в их жизни Якова и начала ходить на все спектакли Шолома. Молодой театр, стиль Мейерхольда, задорные, увлечённые своим делом ребята, Наташа лучше всех, такая трепетная, одухотворённая, поёт тихонько, читает свои стихи. Она на своём месте. Галине даже и в голову ни разу не пришло, что дочь играет только евреек среди евреев, увлечена еврейской идей, еврейским искусством, живёт с евреем. Какая разница. Сейчас Галина считала себя интернационалисткой. Еврейский народ так пострадал от репрессий. Яков Абрамович выходил кланяться: седой, значительный, с яркими горящими глазами. Главный режиссёр действительно талантливый человек. Это правда.

Наташа с Яшей как ни в чём не бывало приходили пить чай, и в один прекрасный день дочь объявила, что беременна. Чудесная новость. Галина хотела быть бабушкой, собиралась посвятить ребёнку всё своё время.

Родилась замечательная девочка, потом через несколько лет — мальчик. Всё бы хорошо, но зачем Наташа назвала так детей? Ханна-Мария и Берл-Авраам? Двойные, непривычные для Москвы имена. Некоторые Галинины друзья упрямо называли девочку Машенька. Их можно понять. А вот мальчика как называть? Берлик? Абраша? Ужас какой-то. Зачем такие нарочито еврейские имена? Гусей дразнить? Это всё он! Совсем Наташу к себе переманил. С «Яшулей» однако приходилось общаться. Он стал быстро стареть, умерла его мать, с которой они жили. В еврейском театре теперь был другой режиссёр, а Яша превратился в пенсионера и выглядел своим детям не папой, а дедушкой. Он приходил в гости, громко разговаривал, махал руками, жадно ел, и нарочно задирал Олю, а когда она теряла над собой контроль и начинала выкрикивать грубости, Яша неприятно улыбался, было видно, что любая перепалка доставляет ему удовольствие.

Они с Наташей беззастенчиво выцыганивали у родителей деньги, сочиняли разные небылицы, а получив искомую сумму от Валентина, Яков радостно потирал руки и нагло всем говорил: «Мы вас тут немножко обманули», — приглашая всех посмеяться его шутке. Оба были готовы на всё, чтобы денег получать как можно больше. Чувства стыда они, похоже, не знали, чувство собственного достоинства им было неведомо. Валентину было легче дать Наташе денег, чем разбираться, почему они их сами не зарабатывают, а Галина была готова всё терпеть ради дочери и внуков. Возмущалась одна Оля. Наташа ещё до рождения детей поступила в институт Горького, долго училась на курсе у Орлова, ездила на конкурсы поэзии, читая немногочисленной публике свои тонкие, невнятные стихи о сокровенном. Любовная лирика для «своих». Из театра она тоже сразу вслед за Яковом ушла, их там обидели. С уходом из театра у Наташи резко закончился еврейский период, и бурно начался православный. Она крестила детей, Ханна посещала православный лицей, где все девочки сидели в классе в белых платочках. Смуглая тёмноволосая Ханна с большими пустоватыми глазами и Берл, типичный еврей с копной непокорных чёрных волос, ходили в храм, клали земные поклоны, истово крестились и целовали священнику руку. Галина старалась понять эту перемену, не могла, но считала, что Наташа — просто такой своеобразный человек, яркий, творческий, не созданный для прозы жизни. Диплом дочь получила, но нигде не работала, их семья существовала на деньги Валентина, что было ни хорошо, ни плохо, просто факт.

А потом Губенки уехали в Германию. Единственных Галининых внуков, которых она всей душой любила, увезли. Валентин отнесся к Наташиной эмиграции философски, Оля открыто радовалась, что папа перестанет давать Наташе деньги, Олегу было явно всё равно, это была только Галинина травма. Она пыталась её рассказывать, но никто её не слушал, как обычно. Все жили своей жизнью, только её жизнь, так тесно связанная с Наташей и детьми, теперь менялась, но это было её проблемой, только её. Ей было, конечно, понятно, почему они уехали. Потому что у Яши обнаружилась лейкемия, сначала его лечили в Москве, а потом осталось уповать только на Германию. Яков долго боролся, Наташа истово молилась, истерически заявляя матери, что если Яшуля умрёт, она жить не будет, наложит на себя руки, жить без своего «единственного» она просто не сможет. Никто, кроме Галины, не воспринимал эти клятвы серьёзно, а она не понимала — «ну как так можно… а вдруг…»