Сид Чаплин - Тонкий шов

— Спаси и сохрани вас господь, — сказал он. Он по-другому это сказал, отметил про себя мальчик, чем говорит мистер Уиллис в воскресной школе, когда дает благословение. Зато незнакомец сказал это от души.

Мальчик был еще на середине рассказа, когда в дом вошли отец и его спутник.

— Что нового? — спросила мать опасным голосом, который ее сын хорошо изучил.

— Это мистер Форсайт, — представил отец своего спутника. — Он ищет работу.

— Неужели? — спросила она.

— Я пригласил его закусить с нами, — сказал отец, аккуратно опуская кружку на большой обеденный стол.

— Еще ничего не готово. И на такую ораву не хватит.

Подхватив свою кепку, незнакомец двинулся к двери.

— Я, пожалуй…

— Ты, пожалуйста, садись, — сказал отец тоже опасным голосом. Он отобрал у незнакомца его кепку и повесил ее на гвоздик за дверью. — Намажь, мать, ему пару кусков хлеба.

— Я вообще-то спешу. Мне еще надо приткнуться в какую-нибудь ночлежку в Барни.

— В ночлежку! — фыркнула мать, клочком газеты застилая тумбочку у окна.

— Может, лучше скатерть?

— Не валяй дурака, — сказала она и унеслась на кухню. Отец взял кружку и перенес ее на тумбочку.

— Присаживайся, — пригласил он.

— Может, не надо?

— Наплюй. Бери кружку. В горле-то небось пересохло. Ты прости: она хоть и брехливая, зато не кусается. Сердце у нее доброе, она только снаружи такая.

— Это видно.

— Нет, правда, она хорошая баба. Но что-то в его голосе заставило мальчика пожалеть отца. Мать стремительно вошла в комнату и поставила перед незнакомцем тарелку с хлебом и маленьким куском сыра.

— Это что такое? — темнея лицом, спросил отец. — Это что за отруби? Тогда сыру дай по-человечески.

— Я сделала на свой вкус. А хлеб домашний.

Но даже мальчик видел: что-то не так. Каждый кусок незнакомец проглатывал через силу, а потом тщательно прополаскивал рот пивом.

— Как, ничего?

— Роскошно.

— Ну, если тут все, то я пойду к себе на кухню.

— Ему еще нужна луковица. Выбери покрупнее, из наших. Ты с уксусом ешь?

— Нет, безо всего.

Вызывающе вздернув подбородок, мать вышла из комнаты. Ждали ее молча. Она принесла луковицу, нож, соль и перец.

— Благодарю, — со старомодной учтивостью сказал незнакомец.

— На здоровье.

С помощью луковицы проглоченный хлеб с маслом утолкался вроде бы окончательно. Незнакомец быстро завершил свой обед. Потом встал. Почему-то он казался смущенным.

— Спасибо, хозяин. Спасибо, хозяйка. Очень вам признателен. Мне пора.

И он ушел.

— Неплохая компания, — сказала мать. — С бродягами связался.

— Человек за тебя проливал кровь, погибал.

Смешно, подумал мальчик. Ведь он живой, этот человек. Как он мог проливать кровь и даже погибать?

— А мне плевать. Все они одинаковые, шантрапа чертова. Если бы они в самом деле хотели работать, они бы давно пристроились к месту.

— Он вроде меня. У него хорошая специальность. Он бы из кожи вон лез, если бы ему дали работу.

— Скажи спасибо, что я за тобой приглядываю. Тебя же любой вокруг пальца обведет, любой. Я его сразу раскусила. Я знаю, как обращаться с этой публикой.

Отец внимательно посмотрел на нее и ушел на кухню. Вернувшись, он кинул на стол распечатанную пачку маргарина.

— К примеру, кормить их маргарином, да?

— А что тут такого? — Она смело выдержала его взгляд. — Я ему хорошо намазала.

— Эх, мать! Ты хоть понимаешь, что ты сделала?

Еще слова не отзвучали, а мальчик зажмурился и молча заклинал отца не продолжать. Он знал, чем обязан незнакомцу и что должен был сказать отец, но он молился, чтобы тот не выдавал его. С матерью шутки плохи, она на расправу крутая.

— Я-то понимаю, я из ума еще не выжила! Надо быть слепым, чтобы не увидеть, какой это фрукт. Рвань и бездельник.

— Ну, нам лучше знать. Правда, шпингалет?

У мальчика сильнее, чем там, на поле, заколотилось сердце. Во рту у него пересохло, язык прилип к гортани. Он заглянул в глубокую, кисло пахнущую кружку.

— Смотри, пап! Тут еще осталось пиво. Хочешь, я догоню его?

Отец взглянул на него невидящими глазами.

— Нет, сынок, не надо. Это так, опивки. Не бери в голову. Наморщив нос, мать держала кружку в вытянутой руке.

— Вымыть надо поскорее, а потом сбегаешь и отдашь швейцару.

После мойки кружка сверкала, словно хрустальная. Когда он ее отдавал, на ней не было ни пятнышка от пива, которое так кисло пахнет. А вот лицо того бродяги никогда не сотрется из его памяти.