Карел Мисарж - Окраина

Более драматичным было исчезновение учителя биологии. Вот уж про него-то никак нельзя сказать, что он испарился или что его уход прошел незамеченным. Однажды вечером учителя арестовали, и за это ухватились все, кто в Реальной гимназии имени Бенеша был ослеплен ненавистью к коммунистам.

Странный человек был этот учитель. Уроки свои он начинал не молитвой, как священник, не английскими песенками, объективности ради добавим: и не пением «Катюши», хотя были в гимназии и такие экстремисты. Нет, учитель биологии в начале урока минут пятнадцать ругал буржуазию. Потом немножко рассказывал из биологии — совсем немного, потому что был словно одержимый, ему не терпелось опять обрушиться на «буржуев», причем он называл кого-либо из учеников — безразлично, старших или младших классов, — и требовал, чтоб к ним применили самые жестокие меры. К ним и к их родителям.

Именно этого учителя по-настоящему боялся Франтишек, хотя тот никогда его не задевал, словно Франтишка и не было в классе. После ареста учителя выяснилось, что то был случай самого банального камуфляжа — биолог оказался агентом гестапо. Тем не менее его уход со сцены вызвал лавину ненависти к красным. Стены мужских уборных опять исцарапали различными изречениями, самые мягкие из которых звучали примерно так: «Распрощайтесь, братцы, с волей — красные засели в школе!» и «Бедным быть — не беда, красным быть — никогда!». И здесь нашел свое выражение тот же принцип подтасовки, когда одно выдается за другое, — такой древний, такой прозрачный принцип, выгодный если не потребностям истории, то по крайней мере потребе дня.

Но и этот эпизод скоро забылся, во всяком случае забылся в классе Франтишка, где в моду вошел новый вид спорта: сравнивать шансы учеников в надвигающихся экзаменах, которые решат всю их судьбу.

В гимназии, верной заветам Учителя народов {46}, где у всех педагогов на устах имена Гуса, Гавличка {47}, Масарика и «гуманные идеалы» {48}, нет большего позора для ученика, чем поступить в обучение какому-нибудь ремеслу. Пропасть между гимназистом и молодым рабочим так глубока, что проглядывает даже в угрозах педагогов: «Если так пойдет дальше, придется вам… гм… покинуть гимназию для практической жизни». Или: «Мой вам совет — отдайте своего сына обучаться… гм… какому-нибудь ремеслу…» И такие фразы, ничтоже сумняшеся, произносит педагог, любимая забава которого, вымыв руки после писания мелом на доске, вытирать их о рубашки учеников. Такие фразы, ничтоже сумняшеся, произносит учитель, полагающий себя оригиналом потому только, что он, как бы в рассеянности, курит на уроках. Такие фразы, ничтоже сумняшеся, лепечет старенькая учительница, которая, не глядя на возраст учеников, возвещает со ступеньки кафедры: «Обращаюсь к тем из вас, кто происходит из социально не обеспеченных слоев населения, с просьбой… — (Какое благорасположение!) — Поищите среди знакомых, не порекомендуют ли мне молодую, здоровую девушку в служанки. Быть может, у вас есть такая сестричка…»

В конце концов четвероклассники приходят к выводу, что какие-то шансы есть у каждого. И повторяют они эти соображения изо дня в день. У этого есть шансы, потому что он силен в математике — математика вынесена на экзамен. У того есть шансы потому, что он силен в родном языке, который тоже входит в экзаменационные дисциплины. Гимназисты твердят все это, лишь бы отогнать от себя мысль о «ремесле», о возможности «покинуть гимназию для практической жизни». У третьего тоже шансы — просто потому, что он ни в чем не силен, а быть незаметным, затеряться в толпе — тоже хорошо.

Как никто не сумеет обнаружить автора новенького анекдота, так никто в кварте не в состоянии установить, кто первый выговорил слова «социальное происхождение». Но с этого момента игра с неизвестными правилами, игра, начавшаяся для Франтишка в вагоне поезда, пыхтевшего к заснеженным горам, большая игра с малыми детьми, пошла всерьез и стремительно подвигается к концу. А так как мы после крайнего напряжения готовы принять какой угодно исход, только б не возвращаться к мучительной неизвестности, ученики кварты разом перестают рассуждать о математике, родном или русском языках и принимаются сравнивать свое социальное происхождение.

Если бы речь шла не о такой простой вещи, как перевод из младших классов в старшие, действо, разворачивавшееся перед нами, можно было бы назвать историческим. Ибо невозможное, более того, абсурдное становится явью. Акции мальчишки с Жидова двора повышаются. Наперекор генеральским лампасам, наперекор фирме «Кольди-Петоса», наперекор кирпичному заводу Задака и всем частным пациентам доктора Студнички Жидов двор прет вперед, и кварта принимает этот факт со смешанными чувствами. Никто больше не лелеет надежд на переворот извне, хотя слово «заграница» все еще звучит, как манок; никто не лелеет больше надежд и на внутренний переворот. Новая власть предстает — для первого периода это справедливо на все сто процентов — элегантной, продуманной, принципиальной и корректной. В этот период у Франтишка есть шансы. В глазах кварты, которую он, впрочем, никогда особенно не интересовал, Франтишек становится представителем власти, а перед лицом истинной власти о многом забываешь.