Кристоф Оно-ди-Био - Сирена

— Prego [43] Пожалуйста ( ит .). , — сказал смотритель.

Я отошел. Ноги не держали. Я сел перед могилой и обхватил голову руками. Плита, камень, стена. Меня захлестнул гнев. На Луку, толкнувшего меня сюда, на себя — за то, что послушался его совета, на всех этих ученых, рассыпавшихся в комментариях о химерах народов прошлого. Пас стала бессмертной, стала богиней, счастлива, трижды счастлива, потому что она нырнула в глубину? Решительно, патетичен извечный и тщетный поиск сублимации человека перед этой тайной тела, из которого ушла жизнь.

Я не был Орфеем, да и все равно даже Орфею не удалось вернуть Эвридику. Просто потому, что мертвые мертвы. Их вернуть нельзя.

Я вышел из музея. Бесцельно прогулялся по раскопкам. В ресторане, который с 1929 года утолял голод посетителей, я не притронулся к своей тарелке. На стенах афиши 30-х годов сулили театральные представления и античные танцы на следующей неделе. На черно-белых фотографиях девушки в платьях весталок танцевали под колоннами храма. Казалось, языческое действо начнется здесь с минуты на минуту.

Перед уходом я прошелся вдоль храма Посейдона с его мощными колонами, поблуждал среди развалин амфитеатра и бассейна, посвященного Афродите.

Я искал выход, как вдруг увидел двух женщин из поезда.

Они сидели у корней высоченной оливы, которая прямо перед храмом Афины давала посетителям благодатную тень. Здесь расположились несколько человек и, сидя на траве, закусывали сандвичами. Две женщины — вернее, женщина и девушка — не ели, но кого-то кормили. То, что я принял за корзину, оказалось клеткой изрядных размеров. Покрывающую ее ткань сняли, и та, что помоложе, открыв дверцу, с величайшей осторожностью запускала туда руку. Вытаскивая ее назад, она доставала то ли зернышко, то ли червяка, бог весть, из коробочки, которую держала вторая женщина. Я прищурился, пытаясь рассмотреть. Птица или грызун? Змея? Нет, не видно. Надо было подойти ближе. Я так и сделал и был уже метрах в трех от них, когда старшая меня заметила. Она повернулась к своей юной спутнице, та закрыла клетку и, сняв очки, как будто они ей мешали, уставилась на меня.

Она смотрела достаточно долго, чтобы я мог хорошо разглядеть ее глаза. Бледно-зеленые. И теперь, когда наконец всплыло это воспоминание, мне не надо задаваться вопросом, мерцали ли, да или нет, в этой бледной зелени золотые искорки. Потому что я уверен: эта девушка в Пестуме, с овальным лицом и огромными глазами, — та самая, что постучалась в мою дверь. Эта девушка — Нана.

Я покинул зону, залитую солнцем и смертью. В одной из лавочек, полных сувенирных кружек с надписью Ricordo di Paestum [44] На память о Пестуме ( ит. ). и изображением ныряльщика с торчащим пенисом, я купил для сына доспехи римского легионера. И еще шлем, щит и меч из пластмассы, все было сложено в сетку, и я закинул ее за плечо — ветеран побежденной армии, бредущий в ночи.

Когда я вернулся в пансион, было уже поздно. Я открыл бутылку пива и вышел на балкон. Мы провели здесь чудесные часы. Лука был прав. Я не должен портить воспоминания. На этом раю я поставлю крест. Только запишу адрес нашему сыну. Может быть, ему захочется когда-нибудь, позже, увидеть место, где его родители любили друг друга. Хотя… вправду ли кому-нибудь хочется посещать такие места? Над Капо-дель-Орсо собиралась гроза. Вскоре молнии вспороли небо, освещая море ослепительными вспышками. Природа была согласна.

В последний раз я лег на блестящую плитку, глядя в небо. Как это делали мы с ней прежде, когда я жил в ритме ее дыхания.

Счастливый, трижды счастливый, из смертного ты станешь богом.

Назавтра я заехал к скульптору забрать пловчиху. Отреставрированную. Собранную. Воскресшую. Готовую занять свое место у нас дома.

И я вернулся к нам домой.

И у нас дома поставил ее. В большой вазе. Головой вниз, потом головой вверх. Никакого чуда не произошло.

Мое паломничество было тщетным. Мой искупительный демарш с треском провалился.

Я кружил по квартире. Глушил лекарства, чтобы спать. Днем и ночью, а за окнами на Париж навалилась жара.

Почему ничего не происходит? Я поклялся ей починить статую, я это сделал, а Пас безмолвствует? Не хочет дать мне ответ, которого я ждал?

Значит, она и такая, скорбь: надежды, потом безнадежность? Пустота, которая заполняет вас и пожирает?

Прошло две недели. Сына я отправил к моим родителям на каникулы. Хотел было сесть в машину и поехать поцеловать его. Но увидеть ее снова в нем и еще острее осознать, как получить пулю в лоб, ее не-присутствие? У меня не было на это сил. Я почти ничего не ел. С головой ушел в работу, чтобы дни падали один за другим, как высокие сосны последних лесов под финскими бензопилами, лучшими, говорят, на рынке.